«У меня такая страшная старость…» Репортаж «Антифашиста» прифронтового Донбасса
Самыми уязвимыми, самыми страдающими и несчастными на войне являются старики. Букет хронических и приобретенных за пять лет войны хворей, нищета – Украина украла их заработанные честным трудом пенсии, а республиканская пенсия настолько мизерна, что порой диву даёшься, как им удаётся выживать на неё.
Они не могут, как их молодые родственники, выехать на заработки, они не могут резво заскочить в подвал при обстрелах, они лишены доступа к качественному медицинскому обслуживанию и дорогим лекарствам. Всё, что у них есть – это клочок земли с грядками, полуразрушенный дом и воспоминания о прошлом. Они не верят в будущее, не верят в то, что дождутся окончания войны. Об этом страшно писать, но некоторые из них буквально молят Бога забрать их из этого мира…
Зое Михайловне из фронтового посёлка Весёлое под Донецком в сентябре этого года исполнится 80 лет. Она сидит со спицами, внимательно подсчитывая количество петель, вяжет носки.
- Распускаю старые свитера и вяжу, что на ум взбредёт. Вот носочки надумала связать, лето быстро пройдёт, наступят холода. Занимаюсь этим, чтобы отвлечься от войны. Сижу, петельки монотонно считаю, и забываю обо всём…
А забыть хочется о многом. О бесконечных обстрелах, о годах, проведенных в подвале, о дымящей буржуйке, которой доводилось обогреваться холодными зимами, о полуразрушенном доме, где нет ни одного окна и снесена крыша, о том, как приходилось выживать без света, газа и воды.
- Газа долго не было, газовая труба была вся разбита. Воды не было – все трубы были снарядами разворочены! Недавно вот подвели воду из колодца, но её же ни пить нельзя, ни готовить на ней, разве что постирать…
Зоя Михайловна, опираясь на палочку, ведёт меня в зал, где стоит буржуйка. Качественная мебель, хороший диван, купленный сыном ещё до войны – осколки прошлой жизни разительно контрастируют с чёрным монстром, торчащим в окне.
- Эту буржуйку нам выдали в администрации. У нас есть ещё одна – стоит в подвале. Ту нам соседи подарили. Они уехали, не выдержали здешней жизни. Отдали свою печку нам, спасибо им большое за это. Так мы с ней два года в подвале и прожили. Две кровати там стояло, и буржуйка – и всё, - рассказывает старушка. - А крыши нет у нас, остатки плёнкой затянули, второй этаж дома весь разбит…
Она неожиданно оживляется и начинает говорить громче, как будто бы пытаясь в чём-то убедить саму себя: «Ну, можно было бы и уехать отсюда, снять в городе квартиру где-то. Но ведь разворуют же всё! Ну, всё ведь разворуют! У людей даже колосники из печек вытащили, у кого было печное отопление!».
Я понимаю её тревогу. Мой приятель, дом которого расположен на улице Стратонавтов, рассказывал о том, что с началом войны из его дома воры вынесли всё, что только можно было, вплоть до того, что срезали паркет. Но в самом доме оставалась ванная комната, межкомнатные и входные двери, газовая плита. Совсем недавно, ничего этого в доме не обнаружилось. Мародёрство – бич донбасской войны…
- Мне-то самой уже может и не надо ничего. Но ведь сын же тоже уже пенсионер, он же тоже больше ничего не наживёт! – сокрушается Зоя Михайловна, как бы оправдываясь за свою жизнь на передовой.
Сын Зои Михайловны, бывший шахтёр Сергей, носит ярко-красную футболку с серпом и молотом, и надписью «Коси и забивай». Он старается казаться бодрым и весёлым, но его жизнь – это своеобразный подвиг, подвиг сына по отношению к любимой матери.
В 2013 году отец Сергея и муж Зои Михайловны серьёзно заболел. Он долго лежал в больнице, перенёс несколько сложных операций. Сергей для того, чтобы ухаживать за ним, вынужден был рассчитаться с работы и досрочно выйти на пенсию, благо, шахтёрский стаж позволял это сделать. Несмотря на все усилия, спасти отца не удалось – его не стало. Но у постели умирающего папы Сергей пообещал, что не оставит маму одну. И обещание выполнил. Его семья – жена, дети и внук – живут в Донецке. Сергей с мамой – в Весёлом. Он приезжает к ним по выходным, гуляет с двухлетним внуком Кирюшей, недолго отдыхает от войны. А после – к маме, туда, где каждый день слышна канонада.
- Маму я не оставлю одну, - говорит мужчина. – Мало того, что обещание дал отцу, но, даже, если бы и не дал, как я могу оставить её здесь саму? Она же просто не выживет тут одна…
Зоя Михайловна очень переживает за сына, за то, что «невольно разбила семью». Чтобы отвлечься от грустных мыслей, она вновь погружается в подсчёт петелек на спицах.
На прощание она обнимает меня и тихо шепчет: «У меня такая страшная старость! Хоть бы Господь забрал скорей меня отсюда…Сил больше нет так жить».
…Лидия Григорьевна живёт неподалёку от Зои Михайловны. Старушки почти ровесницы. Лидия Григорьевна так же плохо ходит, вернее, почти не ходит. Она постоянно мёрзнет – несмотря на июньскую жару, она тепло одета и укутана одеялом.
В её доме давным-давно нет целых окон. Для того, чтобы защитить семью от бьющегося при попаданиях стекла, зять старушки сделал из старых дверей и досок своеобразную защиту для окон.
- Это нас и спасло при попаданиях, - рассказывает Лидия Григорьевна. – Стекло битое знаешь, детка, как больно ранит, ой-йо-йо! А так вроде бы как не так страшно.
В доме постоянно открыт подвал. Зять старушки ведёт меня туда. Он рассказывает, что спускает бабушку туда при обстрелах на руках, сама она уже сделать этого не в состоянии.
- Часто доводится там сидеть?
- Сейчас нет, почти не спускаемся туда. Разве что ночью иногда, но очень редко. А раньше почти не выходили оттуда. Жили там.
Лидия Григорьевна рассказывает, что когда начинались сильные обстрелы, её сердце переставало работать, она сразу же начинала задыхаться от страха, и просилась из подвала на воздух, чтобы сделать хотя бы его глоток – тогда становилось легче.
На единственном уцелевшем окне икона Николая Угодника. Лидия Григорьевна надеется, что святой поможет сохранить хотя бы его.
А в огороде зять старушки каждый день собирает вот такой вот «урожай».
Лидия Григорьевна спрашивает у меня, скоро ли закончится война. Я отвечаю, что скоро. Она понимает, что я просто пытаюсь её подбодрить, и тихонько, по-доброму, улыбается в ответ…
…Любовь Тихоновне – тёте Любе, как она сама себя называет – 75. Она на пару лет младше своих соседок, и немного здоровее.
Тётя Люба живёт во флигеле. Её дом не пригоден для жизни – обвисшие и простреленные потолки, пробитые снарядами полы, обгорелые стены, ни единого целого окна. Она отодвигает подушки, отдергивает покрывало, и показывает мне отсутствующие окна, как будто боясь, что я не поверю её словам.
Снаряд, серьёзно повредивший её жилище, прилетел из подконтрольных Украине Песок.
- Мы были на улице с дедушкой, - говорит женщина. – Пошли пройтись. Едва отошли от дома, как видим – валит дым из него. Мы в хату – а там снаряд большущий на полу крутится со страшной скоростью и искры от него идут!
Это пятно на стене, похожее на полотно современного художника, памятный знак того дня. Искры, разбрасываемые снарядом, опалили обои и стену, создав этот причудливый узор.
Потом было ещё несколько попаданий. Некоторые из них чуть не стоили жизни ей и её мужу.
- Дедушка закрывал окно в кухне, а снаряд разорвался рядом с домом. Осколок попал ему в колено. Он упал, кровь хлещет ручьём! Я к военным побежала, ведь «скорая» к нам тогда не ездила, вывезти его было невозможно. Они его погрузили в свою машину, зелёную такую, и вывезли на Путиловку, а уже оттуда его «скорая» забрала. Я их проводила, и только машина отъехала, как снова начался обстрел. Я бегом в подвал. И, как чувствовала, села в дальний угол! Ещё один снаряд разорвался прямо возле подвала. Если бы я сидела у входа, осколки попали бы мне в голову, и, наверное, убили бы…
Зимой этого года мужа Любови Тихоновны, её дедушки, не стало. Он пошёл прогуляться по улице, подышать свежим морозным воздухом, упал и умер – сердце не выдержало постоянного стресса и жизни в бесконечном напряжении.
- Дедушка всё говорил мне: «Собирай, Любушка, копеечки наши, будем делать ремонт своими силами». А теперь зачем мне ремонт без него? Я вон во флигельке как-нибудь доживу, - вытирает она слёзы.
- Ничего хорошего, деточка, нету. Да уже и не будет, наверное, ничего хорошего, - говорит она мне на прощание.
…От войны до войны. Эти женщины родились в Великую Отечественную. Закат их жизни приходится на донбасскую войну. Дождутся ли они её окончания? Успеют ли насладиться пением птиц, не прерываемым выстрелами? Доведётся ли им пожить в восстановленных домах? Когда, и главное, чем закончатся их мучения, длящиеся вот уже пятый год? Ответов нет.
