Террор, растоптавший любовь. Трое мужчин Софьи Перовской
В 1881 году, 1 марта, по её сигналу убили императора Александра II «Освободителя». Она взмахнула белым платком, и её подельник Игнатий Гриневицкий метнул вторую бомбу прямо под царя, практически оторвав ему ноги. Более чем через 100 лет голову отпилили уже ей...
... Не живой, конечно, а бронзовой. На единственном металлическом памятнике ей, установленном в Калуге в 1986 году с соизволения ещё одного правителя-реформатора Михаила Горбачёва. Саму-то цареубийцу, первую и единственную в XIX веке женщину, казнённую «по политическому делу», повесили 3 апреля 1881 года на плацу Семёновского гвардейского полка. И вот с тех пор с головой нашей героине и не везло. Звали её, как вы уже, наверное, догадались, София Перовская.
Голова Софии. Первый памятник ей, сделанный по проекту итальянского скульптора-футуриста Итало Орландо Гризелли и установленный ещё в декабре 1918 года в Петрограде, у Московского вокзала снесли, потому что посчитали её голову «несколько огрублённой, может быть, несколько экспрессионистичной». Скульптор изобразил знаменитую террористку в виде львицы, как бы рычащей на врагов. И когда с памятника сдёрнули саван, то, как воспоминал большевистский нарком просвещения Анатолий Луначарский, все шарахнулись в ужасе. А Злата Лилина, партийная журналистка и вторая жена тогдашнего хозяина Петрограда Григория Зиновьева, «на самых высоких тонах потребовала, чтобы памятник был немедленно снят». И памятник снесли. А современный искусствовед Мария Чегодаева даже остроумно заметила, что «впервые, во всяком случае, в русской истории, произведение искусства было «казнено» не по политическим и не по идеологическим, а по сугубо художественным мотивам».
И вот в 1986 году памятник Перовской открыли в Калуге. Почему там? Может быть, потому, что наследник российского престола и будущий государь-император Александр Николаевич, путешествуя по России, летом 1837 года дважды посетил Калугу. И в своём путевом дневнике записал: «Красивый город». Может быть потому, что калужские дворяне, купцы и мещане очень уважали убитого императора и все места его пребывания в Калуге увековечили, а после убийства построили в городе памятную часовню царю-мученику, а коммунисты Калуги, даже уже сами, находясь на последнем издыхании, всё пытались искоренить память об императоре и прославить «свою», революционерку.
Но как бы то ни было, но когда в тяжёлые постперестроечные времена начали воровать и сдавать металл на переплавку, не щадя ни память, ни памятники, то в начале 90-ых прошлого века отпилили и голову памятнику Перовской. Однако по инициативе местных коммунистов «атрибут» отлили заново и приварили на место. Так она там и стоит до сих пор. С головой.
Легенды и жизнь. Именно с головой связаны и самые страшные легенды о Перовской. В Санкт-Петербурге в начале марта на мостике Грибоедовского канала (неподалёку от убийства императора, откуда она подала сигнал своим белым платком) ежегодно-де появляется молодая женщина в чёрном. И с посиневшим от удушья лицом. На её шее можно увидеть багровый след от верёвки, а в руке — тот самый белый платок. То же самое только осенью можно якобы увидеть и в Калуге у памятника Перовской, где появляется призрак плачущей и словно живой женщины. От него веет ледяным холодом, и люди считают, что это проклятая душа цареубийцы так и не может обрести покой у своего единственного медного памятника на русской земле.
Жуть! Однако местные калужские студенты и вообще местная молодёжь называют памятник Перовской даже нежно — «Софушка». И облюбовали его как всем известное место для встреч и свиданий, а также для импровизированных сабантуев и пирушек после зачётов и экзаменов. И призрак террористки, если позже и появляется у своего изваяния, то может видеть там пустые бутылки, объедки и ошмётки мусора, безжалостно гонимые пронзительным холодным ветром. Жизнь, как говорится, берёт своё.
И в этом тоже есть своя справедливость. И историческая, и чисто человеческая. Кроме отца, который её любил и спасал, в жизни Софьи Перовской тоже были трое мужчин, которые могли бы её осчастливить. В романтическом и, если хотите, житейском смысле. Но не осчастливили. Потому что она сама была строга в выборе и в отношениях с мужчинами.
Эмансипе-недотрога. Бунтуя против отца, любящего её, но всячески тиранящего мать, Софья в 16 лет поступила на Аларчинские женские курсы, которые должны были пополнить пробелы среднего образования женщин. Девушек с этих курсов не зря называли «эмансипе». Их целью было не удачно выйти замуж, а работать наравне с мужчинами, принося пользу обществу. И выглядеть, как мужики: демонстративно неряшливые и для пущей «равноправности» грубые, со стрижеными волосами, с сигаретами в руках, обильно не брезгующие спиртным, и довольно свободные и доступные в межполовых отношениях.
Перовская разительно отличалась от общей массы. О её воспитании в детстве одна из подруг вспоминала: «Соня жила в полном уединении, в обществе кавалеров и барышень не вращалась, на костюмы свои и наружность не обращала никакого внимания, лишь бы быть одетой чисто и удобно для верховой езды, которая составляла любимое её удовольствие. Она усердно занималась сама по учебникам и проходила одна элементарный курс учебных заведений». Такой же аккуратисткой она осталась и на курсах, и потом, уже в среде революционеров, где девушки-эмансипе нередко уже совсем краёв у общепринятой нравственности не видели. Она всегда носила простое чёрное платье с накрахмаленным белым воротничком, жадно внимала разговорам об угнетении и жаркую пылкость проявляла лишь в дискуссиях о служении народу, к которому себя и готовила.
Её имя София в переводе с греческого, как известно, означает «мудрость», «разумность», «наука». И она реально могла бы стать отличным учёным. Более того — математиком. Её преподавателем на курсах был Александр Страннолюбский, который давал уроки математического анализа 18-летней Софье Корвин-Круковской, будущей первой женщине — профессору математики Софье Ковалевской. Страннолюбский отметил безусловный талант Перовской, но она, сохраняя потом склонность к сухому и чёткому анализу, выбрала борьбу за народное счастье. Так, как она его видела.
Строга и корректна была София и в отношениях с мужчинами, она понимала их, но к себе близко не подпускала и не блудила «революции ради». Один из видных русских архистов князь Пётр Кропоткин позже вспоминал: в нравственных вопросах Перовская была «ригористка, но отнюдь не проповедница». И добавил: «Только по одному пункту она была непреклонна. «Бабник», — выпалила она однажды, говоря о ком-то, и выражение, с которым она произнесла это слово, не отрываясь от работы, навеки врезалось в моей памяти». Но тот же князь всё же считал, что Перовская, скорее, напускала на себя строгость и многое готова была понять в своих товарищах. И мужчины в её жизни были. Но, как сейчас говорят, специфические, потому что и жизнь у неё была такая же: выбор диктовали, увы, мечты о революции и кровавый террор.
Мужики на выбор. Одного она сама в детстве спасла тонущего, а он потом потребовал её повесить. Другого она полюбила на всю свою короткую жизнь, он ответил взаимностью, и вместе они взошли на плаху за свои революционно-террористические деяния и идеалы, которым были фанатично преданы. И был третий, которого она, судя по всему, не любила, но пыталась спасти от ссылки в Сибирь и потому назвала женихом, а он любил её, ревновал и предал, отказавшись, в конце концов, от идей и взглядов, за которые они вместе боролись.
Перовская не отвергала брака, и, как ни странно, верила в любовь, но подходила к ней совершенно по-феминистски, прагматично. Её старший брат Василий, тоже, кстати, революционер, вспоминал о её разговоре со старшей подругой Анной Вильберг: «Не помню уже, по поводу чего зашёл разговор о ранних браках, которые, по её мнению, не требуются даже правильным развитием организма, которое заканчивается значительно позже — под тридцать лет или около того; а более раннее проявление половой потребности вызывается ненормальными условиями городской жизни с её зрелищами, балетами, танцами». Идеи феминизма были для Перовской одним из стержней её мировоззрения, но не провоцировали распущенность.
«Друг детства — вешатель», Николай Муравьёв (1850—1908), аристократ, которого София вряд ли любила, но помнила всегда. Упомянутый выше брат Василий как-то вспомнил ещё одну особенность сестры, благодаря которой в её жизни появился один из её мужчин, сыгравший в её судьбе роковую роль. Это органическая смесь неспособности пугаться, выдержки и хладнокровия. По его словам, однажды летом, когда семейство было в Крыму, на двор имения забежала громадная бешеная собака и устремилась к Софии. «Сильно испугавшись, я крикнул ей, чтобы она поскорее сошла в сторону и встала неподвижно, чтобы не обратить на себя внимание собаки, а сам побежал догонять её. Соня отошла в сторону — не больше 4—5 шагов — и спокойно смотрела на собаку, пока она пробегала мимо, после этого я мог уже стрелять в неё».
Точно так спокойно она повела себя совсем маленькой и ранее в Пскове, где её отец Лев Перовский служил вице-губернатором, а 8-летний Коленька, сын самого губернатора Валериана Муравьёва, упал в пруд и стал тонуть. Гувернантка ребёнка начала орать, причитать и ничего не делать, остолбенел от неожиданности и испуга и брат Василий, а 5-летняя Соня сразу бросилась спасать. Все вместе они и вытащили Коленьку из воды.
А он потом вырос уже отдельно от спасительницы, сделал блестящую карьеру и стал не просто великолепным и грамотным юристом, а главным прокурором и министром юстиции Российской империи. Но перед этим в 1881 году он в ранге зампрокурора Санкт-Петербурга был главным обвинителем Перовской и прочих цареубийц по делу «Народной воли» и убийства 1 марта. И именно он потребовал для них смертной казни через повешение, что суд и удовлетворил.
Сразу после казни подруги детства и её друзей, Коленьку, Николая Валериановича, назначили обер-прокурором Санкт-Петербурга, а потом Москвы, и затем назначили министром юстиции и генерал-прокурором. Снесла его с этих должностей и сделала послом России в Италии только революция 1905 года. Она же — народная революция, о которой мечтала спасительница Соня, — страшно отомстила Коленьке-вешателю ещё раз. В 1929 году его сын Валериан, оставшийся в России после 1917 года и гражданской войны и по рекомендации Льва Троцкого принятый на работу в дипломатическое ведомство РСФСР, был репрессирован. Вслед за покровителем. Работал дворником, но потом всё равно арестован, приговорён Особым совещанием за антисоветскую агитацию к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года. Там же он и погиб то ли в 1930-м, то ли в 1932 году.
«Любовь навсегда», Андрей Желябов (1851—1881), сын дворовых крепостных крестьян, которого Перовская, аристократка и даже родственница правящей династии, полюбила раз и навсегда. Он стал её гражданским мужем, с которым она потом обвенчалась весной 1880 года. Он даже подарил ей золотое колечко, которое потом каким-то образом передали матери Софии — Варваре Степановне, и оно до сих пор хранится в одном из музеев Перовской на Украине. Если хранится, конечно, в связи с тотальной дебильной декоммунизацией.
Желябова учиться определили сердобольные хозяева-помещики, и уже после отмены крепостного права Александром II он закончил гимназию и даже поступил на юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Ещё в гимназии познакомившись с идеями народного социализма, Желябов в 1871 году возглавил студенческие волнения в университете, из которого и был исключён. Долго мыкался по России, как мог, зарабатывал на жизнь.
Одно время даже якшался с тогдашними только нарождающимися украинскими националистами — участвовал в полулегальной либеральной культурно-просветительской организации украинской интеллигенции «Громады», которая как бы «пробуждала национальный дух народа». Украинского, который только-только начинали лепить из малороссов. Несколько раз арестовывался за революционные поступки, участие в запрещённых революционных кружках и хождения в народ. В 1877 году был арестован, препровождён в Санкт-Петербург для участия в «процессе 193-х» — первой попытке властей показательно наказать смутьянов.
Судом был в 1878 году оправдан. Но тогда же он впервые познакомился с Перовской. И не видя результатов пропаганды в деревне, как и многие другие народники, постепенно пришёл к убеждению в необходимости политического террора, который и должен был бы покончить с царизмом. Вступил в народническую организацию «Земля и воля». И когда в 1879 году от неё отпочковалась террористическая «Народная воля», он вместе с Перовской стали членами её исполкома и занялись подготовкой убийства императора. Вот с тех пор они и стали неразлучны.
Незадолго до 1 марта 1881 года Желябова арестовали, и убийство самодержца довела до конца Перовская. Но Желябов сам попросил присоединить его в числу цареубийц, и воссоединился с возлюбленной уже в зала суда. А потом и на виселице. В полицейском отчёте потом написали: «На спокойном, желтовато-бледном лице Перовской блуждал лёгкий румянец... Бодрость не покидала Желябова, Перовскую и Кибальчича до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею».
Лидер большевиков Владимир Ленин потом называл Желябова то «Робеспьер», то «Гарибальди». За фанатичную преданность революционному делу. Но вот обвинитель на процессе уже упомянутый «Коленька-вешатель» Муравьёв писал о нём так: «На суде и во время предварительного исследования дела в показаниях Желябова... заметна одна черта, на которую я уже указывал, эта черта — желание представить своё дело в преувеличенном свете, желание его расширить, желание придать организации характер, которого она не имела, желание, скажу прямо, и порисоваться значением партии, и отчасти попробовать запугать. Но ни и первое, ни второе не удаётся подсудимому. Белыми нитками сшиты все эти заявления о революционном геройстве... Общее мнение, общее впечатление о Желябове, он представлялся мне человеком, весьма много заботящемся о внешней стороне, о внешности своего положения. Когда же на суде с напускною гордостью он сказал, что пользуется доверием исполнительного комитета, я вполне убедился, что мы имеем пред собою тип революционного честолюбца». Но София любила его. И больше никого.
Жених на час, Лев Тихомиров (1852—1923), сын военного врача, дворянин, который стал революционером и даже непримиримым террористом. Он был членом всех известных организаций, поддержал решение «Народной воли» об убийстве императора и даже в 1879 году создал из 15 человек совершенно секретную группу «Свобода или смерть», объединившую самых решительных сторонников террора, находившихся в Санкт-Петербурге. Но потом он раскаялся в революционности, отрёкся от «заблуждений юности», вернулся из эмиграции в Россию и стал яростным монархистом, о чём и тиснул в России и отослал затем в Европу соответствующую покаянную книжицу, пошёл в Петропавловский собор и поклонился праху Александра II, против которого боролся и в подготовке убийства которого участвовал.
Только в 1917 году, после падения монархии, отошёл от активной политической и научной деятельности, которую всё время посвящал усовершенствованию монархического строя и даже разработал схему реформ системы «думской монархии». Потому что теперь считал, что «представительством могут пользоваться только гражданские группы, а не элементы антигосударственные, как ныне. В законодательных учреждениях не могут быть представительства ни от каких групп, враждебных обществу или государству...».
Но до убийства императора Лев был самым активным революционером. И с Перовской он в отличие от Желябова был знаком давно по совместному участию в кружках, пропаганде среди рабочих и хождениям в народ. А когда во время упомянутого выше «процесса 193-х» пошли слухи, что на каторгу отправят всех подсудимых, кроме семейных, то София, тоже подсудимая на процессе, подала прошение и стала невестой подсудимого — именно Льва Тихомирова. Семейных по закону империи ждала та же Сибирь, но в условиях вольного поселения. Жертва, однако, не понадобилась, они были оправданы судом и отпущены. По воспоминаниям современников, она не испытывала к Тихомирову никаких чувств, потому что уже познакомилась с Желябовым. Но сам Лев, похоже, Софию любил и страшно ревновал её. О тех временах он как-то недобро вспоминал: «Самолюбивая, властная, с резко выраженной женской натурой, Софья Львовна всей душой полюбила Желябова и даже стала его рабой и находилась в полном порабощении».
Ареста по делу о цареубийству Тихомиров избежал, так как скрылся за границей. Даже какое-то время занимался изданием «Вестника Народной воли». Умер он в 1923 году в СССР в Сергиевом Посаде, где, ещё раз переобувшись в воздухе, ударился в православие и даже пытался как-то сотрудничать с большевистской властью и как «специалист по литературе, языкознанию и библиотековедению» даже получал паёк совслужащего третьей категории. А перед смертью даже успел написать возмущённый отклик на книгу своей бывшей соратницы по революционной борьбе Веры Фигнер «Запечатлённый труд» и обидеться на неё за то, что она-де недооценила его роль в народовольческом движении. Фантомные боли и скудный паёк, похоже, и доконали перевёртыша. София обо всём этом, разумеется, не знала, но она ни на йоту не отходила от своих убеждений и не вихляла по политике...
... Но вот же беда: а толку-то от всей этой революционной преданности и твёрдого неподкупного служения кровавому террору, который в её жизни разрушил всё, и любовь, и саму жизнь? Остался, может, только нравственный ориентир, подражать которому мало кто сегодня хочет. Вот первый президент СССР Горбачёв, известный перевёртыш и отступник от революции, что-то, видимо, чувствовал, маялся совестью и воздвиг ей памятник в Калуге. На улице её имени. Но теперь памятник стоит, а улице вернули прежнее название — Воскресенская. Хотя рядом и осталась память — тупик имени Перовской. Да и террор, увы, живёт...
