Путешествие в Россию
Французский поэт, прозаик и путешественник Теофиль Готье побывал в Петербурге в 1858 году. К сожалению, его книга и у нас, и в Европе мало кому известна, в отличие от гнусного пасквиля о России его соотечественника маркиза Астольфа де Кюстина, который посетил нашу страну незадолго до Готье. Однако творение этого наглого пасквилянта было тут же переведено чуть ли не на все языки, издано и переиздано огромными тиражами и до сих пор служит на Западе своего рода пособием для русофобов всех мастей.
И понятно почему: в ней де Кюстин изображает Россию мрачной и зловещей деспотией, а русских — покорными и тупыми рабами, не способными ни к какой творческой деятельности, ставя нам в пример якобы свободолюбивый Запад. Такое было тем более удивительно: ведь и отец, и дед маркиза были казнены на гильотине во времена Французской революции, а в России этот французишка был принят гостеприимно и даже представлен при императорском Дворе. Так что русофобия цвела пышным цветом в Европе ещё в те времена.
Но были в Европе и те, кто смотрел на нашу страну не через русофобские очки. Как уже упомянутый Теофиль Готье, который до приезда в Россию, её совсем не знал, но был ею совершенно очарован и писал в своей книге о Петербурге, куда он прибыл из Германии, с нескрываемым восторгом. Его книга «Путешествие в Россию» — самый мощный удар по русофобам всех мастей, нанесённый французом ещё в позапрошлом веке.
Вот первое, что Готье увидел, едва корабль стал приближаться к Кронштадту: «Вдали, между молочной водой и перламутровым небом, опоясанными зубчатой стеной в башенках, медленно вставал прекрасный силуэт Санкт-Петербурга, аметистовые тона которого демаркационной линией разделяли две бледные безграничности — воздуха и воды. Золото куполов и шпилей сияло на самой богатой, самой изумительной диадеме, которую мог когда-либо нести город на своём челе. Вот и похожий на тиару Исаакиевский собор меж четырёх колоколен вознёс свой золотой купол, на Адмиралтействе взметнулась сияющая стрела, церковь Михаила Архангела по-московски округлила свои купола, и Сторожевая церковь заострила пирамидальные, украшенные линиями, полосами ребристые верхушки, а далее засверкало металлическими отблесками множество колоколен».
Изумление французского путешественника таково, что он не удерживается от восторженного восклицания: «Что может сравниться в великолепии с этим золотым городом на серебряном горизонте, над которым вечер белеет рассветом?».
Въехавший в Петербург француз, который в те времена был известным у себя на родине поэтом, продолжает восхищаться: «Английская набережная выходит на угол большой площади, где Пётр Великий Фальконе, протягивая руку к Неве, вздымает на дыбы коня на вершине скалы, служащей цоколем памятнику. Я тотчас же узнал его по описаниям Дидро и рисункам, которые мне довелось видеть. В глубине площади величественно вставал гигантский силуэт Исаакиевского собора с золотым куполом, тиарой из колонн, четырьмя колоннами и восьмиколонным фасадом. На ту же площадь выходила параллельная набережной улица, где на порфировых колоннах бронзовые статуи — крылатые женские фигуры, символизирующие победоносную славу — несли в руках пальмовые ветви. Всё, что я, поражённый новыми городскими перспективами, смутно и наскоро заметил при быстрой езде, составило в моей голове чудесный ансамбль прекрасного вавилонского города».
Восхищение изумлённого француза, до этого полагавшего, что нет ничего прекраснее Парижа, всё более возрастает по мере того, как он выходит из кареты и начинает ближе знакомиться с тогдашней столицей России.
«Итак, я иду медленным шагом вдоль тротуара, спускаясь по Невскому проспекту в сторону Адмиралтейства. Я смотрю, то на прохожих, то на ярко освещённые лавки, либо погружаюсь взглядом в подвалы, напомнившие мне берлинские погреба или гамбургские туннели. На каждом шагу за красивыми витринами я вижу выставки искусно разложенных фруктов: ананасы, португальский виноград, лимоны, гранаты, груши, яблоки, сливы, арбузы. Тяга к фруктам так велика в России, как тяга к конфетам у немцев. Они стоят очень дорого, что, однако, подталкивает людей покупать их ещё больше».
Не менее, чем сам город, Готье поразили его жители: «... я заметил первого мужика. Это был человек лет двадцати восьми или тридцати, с длинными, причёсанными на прямой пробор волосами, длинной светлой, слегка вьющейся бородой, которую живописцы любят изображать на портретах Христа».
И далее продолжает: «Ладный и стройный, он легко орудовал своим длинным веслом. На нём была розовая рубаха, перетянутая поясом, а её подол поверх штанов походил на низ изящного кителя. Штаны из синей материи, широкие, в густую сборку, были заправлены в сапоги. Головной убор состоял из плоской шапочки с расширяющим кверху отворотом».
Удивили его даже грузчики и носильщики. «Не в пример моделям Риберы и Мурильо, — восхищался Готье, — русский мужик чист под своими лохмотьями, ибо он каждую неделю ходит в баню. Эти люди с длинными волосами и окладистыми бородами, одетые в шкуры животных (тулупы), привлекают внимание иностранца своей крайней контрастностью с великолепной набережной, откуда со всех сторон видны купола и золотые шпили. Однако не подумайте, что у мужиков дикий и страшный вид. У русских мужиков мягкие, умные лица, а вежливое их обращение должно бы устыдить наших грубиянов носильщиков».
В центре русской столицы Готье видит уже не мужиков, а совсем иную публику, которая его поражает ещё больше. «Прежде всего, вам бросаются в глаза гвардейские офицеры в серых шинелях с указывающими их чин погонами на плече. Почти всегда у них грудь в орденах, каска или каскетка на голове. Затем идут чиновники в длинных рединготах со складками на спине, сдвинутыми назад под затянутым поясом. Вместо шапки они носят тёмного цвета фуражку с кокардой. Молодые люди, не военные и не служащие, одеты в пальто на меху, цена на эти пальто удивляет иностранца, и наши модники отступились бы от такой покупки.
Мало того, что они сделаны из тонкого сукна на куньем или нутриевом меху, на них ещё пришиты бобровые воротники стоимостью от двухсот до трёхсот рублей в зависимости от того, насколько на них мягкий или густой мех, тёмного ли он цвета и насколько сохранил белые шерстинки, торчащие из него. Пальто стоимостью в тысячу не представляет собою чего-то из ряда вон выходящего, бывают и более дорогие. Это и есть незнакомая нам русская роскошь. В Санкт-Петербурге можно было бы придумать поговорку: „Скажи мне, в какой мех ты одет, и я скажу, чего ты стоишь‟. Встречают по шубе», — делает вывод Готье.
Более всего галантного француза восхитили русские женщины. «Если венецианки ездят в гондолах, то женщины в Санкт-Петербурге — в каретах. Выходят они разве для того, чтобы сделать несколько шагов по Невскому проспекту. Шляпы и одежда здесь по парижской моде. Голубой цвет, кажется, любимый цвет русских женщин. Он очень идёт к их белым лицам и светлым волосам... Их шубы украшены соболями, сибирскими голубыми песцами и другими мехами, о стоимости которых мы, иностранцы, не можем и подозревать: роскошь в этом отношении немыслимая».
Поражает француза и то, как одеты и как выглядят на Невском проспекте не только состоятельные, но и самые простые люди. «Посмотрите, — приглашает он, — на этого мужчину в синем кафтане исключительной чистоты с застёжкой на груди сбоку, как у китайцев, с собранными симметрично по бёдрам складками: это артельщик или слуга купца. Фуражка с плоским дном и надвинутым на лоб козырьком дополняет его костюм. Волосы и борода у него разделены надвое, как у Иисуса Христа. Лицо честное и умное».
А как обстояло в те времена дело с городским транспортом?
«В Санкт-Петербурге, — констатирует наблюдательный француз, — ходят мало и, чтобы сделать несколько шагов, уже садятся в дрожки. Карета существует здесь не как признак богатства, роскоши, а как предмет первой необходимости... Считают, что людям определённого уровня ходить пешком не к лицу, не пристало. Русский без кареты что араб без лошади...».
А вместо такси в те времена использовались дрожки. «Это, — объясняет Готье, — всего лишь скамья, покрытая сукном, укреплённая на четырёх колёсах. В любой час дня и ночи, в каком бы то ни было месте Санкт-Петербурга достаточно крикнуть два-три раза: „Извозчик!‟ — и галопом к вам бросится эта маленькая, неизвестно откуда возникшая повозка». Имелся и другой коммунальный транспорт. «На Невском проспекте есть несколько омнибусов, развозящих пассажиров в отдалённые районы города. Они запрягаются тройкой. В основном им предпочитают дрожки: плата за дрожки немногим больше, зато они везут вас, куда пожелаете».
Стоит это удовольствие в Петербурге, как считает Готье, недорого. «Чтобы ходить пешком, нужно быть или очень скупым, или крайне бедным».
«Теперь перейдём к обеду, — пишет далее Готье, с восторгом рассказывая в своей книге о поразившем его образе жизни петербуржцев. — Перед тем, как сесть за стол, гости подходят к круглому столику, где расставлены икра, филе селёдки пряного посола, анчоусы, сыр, оливы, кружочки колбасы, гамбургская копчёная говядина и другие закуски, которые едят на кусочках хлеба, чтобы разгорелся аппетит. „Ланчен‟ совершается стоя и сопровождается вермутом, мадерой, данцигской водкой, коньяком и тминной настойкой вроде анисовой водки, напоминающей „раки‟ Константинополя и греческих островов.
Все, кто прочитал „Монте-Кристо‟, помнят об обеде, когда за столом у бывшего узника замка Иф, как бы творящего чудеса при помощи золотой волшебной палочки, подают волжскую стерлядь. Вне России, даже на самых изысканных столах, это — неизвестный гастрономический феномен. И надо сказать, стерлядь заслуживает свою репутацию: это — отменная рыба с белым и нежным, может быть, немного жирным мясом, по вкусу напоминающая нечто среднее между корюшкой и миногой. Во Франции я жалею об этой утрате, ибо блюдо из стерляди достойно самых тонких гурманов. Один кусочек волжской стерлядки на изящной вилочке стоит путешествия.
Посреди обеда, после того как выпиты соки бордосских урожаев и шампанское „Вдова Клико‟», которое можно отведать только в России, пьют портер, эль и особенно квас — напиток вроде нашего пива, который делают из проброженных корок чёрного хлеба. Подают здесь и огромных тетеревов. Знаменитая медвежья ветчина иногда заменяет здесь йоркскую ветчину, а лосиное филе — вульгарный ростбиф.
К десерту всегда подают корзину фруктов: апельсины, ананас, виноград, груши, яблоки выстраиваются на столах красивыми пирамидами. Виноград обычно прибывает из Португалии, а иногда он наливается соком до цвета светлого янтаря в лучах калориферов на занесённой снегом земле хозяина дома. В январе я ел в Санкт-Петербурге землянику, которая краснела среди зелёных листьев в горшке с землёй. Северные народы до страсти любят фрукты.
Весь сервиз стола: фарфор, хрусталь, серебро, большие вазы — всё вполне великолепно, но не имеет своего особого характера, за исключением всё же очаровательных десертных, чайных и кофейных ложечек из платины, чернённой золотом.
Миски с фруктами, широкие вазы перемежаются с корзинами цветов, и часто букетики фиалок окружают вазы с нугой, конфетами и печеньем. Хозяйка дома грациозно раздаёт эти букетики гостям...
Надеюсь, мне простят эти гастрономические подробности, ведь любопытно знать, как народ ест. „Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты‟», — поговорка не изменена, но не стала от этого менее правдивой, пишет Теофиль Готье.
«В комфортабельной русской квартире, — продолжает Готье, с восторгом описывая жилища петербуржцев, — пользуются всеми достижениями английской и французской цивилизаций. На первый взгляд можно подумать, что на самом деле вы находитесь в Вест-Энде или в предместье Сент-Оноре».
Но очень скоро местный уклад жизни выдаёт себя множеством любопытных деталей. Прежде всего, иконы в позолоченных серебряных окладах с прорезями на месте лиц и рук, отражая свет постоянно горящих перед ними лампад, предупреждают вас о том, что вы не в Париже и не в Лондоне, а в православной России, на святой Руси.
«Комнаты больше и шире, чем в Париже. Наши архитекторы, столь искусные в деле создания сот для человеческого улья, выкроили бы целую квартиру, а часто и в два этажа, из одной санкт-петербургской гостиной. Так как все комнаты герметически закрыты и дверь выходит на отапливаемую лестницу, в них неизменно царит температура минимум в 15—16 градусов тепла, что позволяет женщинам одеваться в муслин и оголять руки и плечи. Медные глотки голландских печей постоянно, и ночью и днём, пышут жаром. Их широкие, монументальные поверхности покрыты красивыми белыми или цветными изразцами, они поднимаются до потолка и рассеивают тепло повсюду, куда печные зевы не выходят. Камины редки, и если они есть, их зажигают только весной или осенью. Зимой камины охладили бы квартиру. На зиму их закрывают и ставят на них цветы.
Цветы — вот поистине русская роскошь! Дома полны ими. Цветы встречают вас у двери и поднимаются с вами по лестнице. Исландский плющ вьётся по перилам, жардиньерки стоят на лестничных площадках напротив банкеток. В амбразуре окон виднеются банановые пальмы с широкими шелковистыми листьями, магнолии и древовидные камелии своими цветами касаются позолоченных завитков карнизов, орхидеи бабочками летают вокруг лепных плафонов, у хрустальных, фарфоровых или из обожжённой глины люстр изящной и очень любопытной отделки. Из японских или богемского стекла вазонов посреди столов или по углам буфетов растут экзотические цветы. Они живут здесь как в теплице, да и действительно все эти русские квартиры — это теплицы», — не устаёт поражаться француз, вспоминая, что в его родном Париже нет ничего подобного.
Такими восторгами переполнена вся книга Готье, который, помимо Петербурга, побывал ещё и в Москве, и в других районах России. Как сказали бы сегодня, увидел Россию и «за пределами Садового кольца».
Понятно, конечно, что далеко не все в России жили в те времена так, как следует из описания французского путешественника. Однако тот же де Кюстин ухитрился ничего из того, чем восхищался Готье, вообще не заметить. Как не замечают, не хотят замечать ничего хорошего в России сегодняшние русофобы на Западе.
И Готье был в своих восторгах не один. Примерно в эти же годы Петербург посетил уроженец другой европейской страны, тоже прославленной своими архитектурными красотами, — итальянский граф Федерико Фаньяни, который тоже восхитился Петербургом.
«Спору нет, — писал он, — с первого взгляда невозможно не удивиться облику города, где обыкновенные частные дома спорят по богатству с дворцами знати, а те в свою очередь превосходят и по размерам и по роскоши самой пышной архитектуры императорские резиденции и здания, возведённые монаршей милостью для общественного удобства и полезности».
Здесь предстаёт взору изумлённого иноземца немало красивых кварталов, где расположено великое множество церквей и училищ, особняков и больниц и всякого рода других зданий, причём все они разнообразно украшены фронтонами, колоннами, пилястрами, наряднейшими архитравами с фризами и карнизами, повсюду барельефы, статуи, резные работы и различного рода иной декорации украшения. «Некоторые кварталы в Петербурге настолько прекрасны, что Париж, Берлин и Вена ничего не могут противопоставить им. И лично я отдал бы Петербургу первенство по красоте среди других европейских городов», — признался Фаньяни.
Невероятно, что всё это было написано о нашей стране в те годы, когда вся западная пресса, в том числе и упомянутый маркиз де Кюстин дружно изображали Россию мрачной и отсталой деспотией, в чём Запад усердно продолжает упражняться до сих пор.
Редко прорываются голоса правды сквозь эту мутную завесу лжи, но, может, и мы сами в этом виноваты? Ведь замечательная книга Теофиля Готье о России была переведена на русский и издана у нас только в 1988 году. А о «Письмах из Петербурга» графа Фаньяни, которые во Франции были запрещены наполеоновской цензурой, у нас вообще мало кто слышал.
Владимир Малышев
