Надругательство: в Евпатории горожанам предлагают отдохнуть на месте массовых расстрелов местных жителей

В Евпатории место массовых убийств немецко-фашистскими оккупантами во время Великой Отечественной войны мирных жителей без всякой оглядки на трагическую историю превращено в City park и МЕСТО ОТДЫХА. Об этом с негодованием сообщает местная крымская пресса. Журналисты расценивают это как неявную подрывную деятельность и винят во всем перекрасившихся "евроинтеграторов". Которые переехали в Украину только в легендах и мифах украинского же телевидения. 

Среди тех, кто сегодня занимает кресла крымских и евпаторийских начальников оказались и вчерашние евроинтеграторы, которые продвигали наш Крым в Европу, отмечает портал "Крымский аналитик".

Сегодня они объявили себя «командой победителей», борцами за русскую идею, но дело рук их до сих пор цветет и пахнет.

Я хочу задать вопрос этим резко перекрасившимся евроначальникам, кому пришла в голову мысль обозвать место расстрела евпаторийцев Сity park?

О чем вы думали, когда на место расстрела евреев, крымчаков, русских, украинцев, участников десанта цепляли табличку с надписью МЕСТО ОТДЫХА?

Возможно, что этот кровавый ров для немцев сегодня и есть МЕСТО ОТДЫХА, но для нас, потомков расстрелянных жителей Евпатории - это место геноцида.

Кровавый ров на «Красной горке» - это могила тысяч безвинно погибших жителей Евпатории!

Это место где немецко-фашистские оккупанты показали истинное лицо просвещенной Европы!

Да и надписи на английском языке сегодня, когда американцы и их марионетки развязали кровавую бойню на востоке Украины, неуместны в Евпатории на «Красной горке», пишет "Крымский аналитик".

Портал приводит свидетельства о расстрелах на "Красной горке" из книги Марка Агатова "Крымская весна".

Рассказ караима Давида Эль.

– А вы помните, как вошли в город немцы? – задаю очередной вопрос. Для меня важно узнать, что запомнил о войне 12-летний мальчишка. Как он сам воспринимал оккупантов?

– Немцы пришли 31 октября 1941 года, а до этого в городе был погром и безвластие. После того, как советские войска ушли, а немцы еще не пришли, три дня можно было брать из складов и магазинов все, что хочешь. Отступающие войска подожгли зерно, то, что сгорело не до конца, люди несли домой, думали, что оно их спасет, но его нельзя было есть. Мука из этого зерна получалась очень горькая. Вообще-то в то время жители города брали все, что было в магазинах. С одной стороны, это было хорошо, потому что народ смог запастись продуктами, и они не достались оккупантам, а с другой стороны – это было похоже на кражу и мародерство.

Мой собеседник делает долгую паузу и продолжает:

– В то время мне уже шел 13-й год, и я тоже участвовал в этом. Забрал из магазина «Детский мир» пенал, ручку, ластики, тетради. «Детский мир» располагался на улице Революции. А потом я услышал о том, что в город заходят немцы, и мы с соседскими ребятами решили посмотреть на них. Человек десять школьников отправились на улицу Хозяйственную. Недалеко от здания, где до войны располагалась женская консультация, стояла немецкая танкетка. Вторая группа немцев вошла в город с Пересыпи свободным маршем, никто их не останавливал, никто не стрелял. Местные жители встречали немцев молча, смотрели, как они въезжали в город, но подойти к ним боялись. Солдаты вышли из машин, стали разворачивать плитки шоколада и есть его у всех на глазах. Это нас очень удивило. Детям до войны шоколад дарили только по праздникам.

А потом началось самое страшное. Уже на следующий день на заборах появились приказы фашистского командования. Нельзя то, расстрел за это. Всем коммунистам прийти зарегистрироваться, всем активистам прийти зарегистрироваться, кто не придет – расстрел. У нас в доме жил папин знакомый, директор совхоза. Он решил пойти к немцам. Мой отец его отговаривал, советовал не светиться лишний раз перед оккупантами, тем более что в городе его мало кто знал. Но директор совхоза отца не послушал: «Почему бы не пойти, – говорил он. – Они ж обещают дать работу в соответствии с занимаемой должностью. Я пойду, и мне дадут работу, а если я буду скрываться – меня расстреляют». Он пошел регистрироваться и домой не вернулся. Его расстреляли одним из первых.

Потом повесили объявления с требованием зарегистрироваться евреям, цыганам и крымчакам. На евреев вначале повесили желтую шестиконечную звезду, а потом им сказали – собирайтесь, мы вас будем эвакуировать в гетто. Взять с собой им разрешили только ценные вещи. Люди взяли с собой золотые украшения, пришли на сборные пункты...

Как их везли на расстрел, я не видел. Потом рассказывали, что всех расстреляли у одного из противотанковых рвов за городом. – Давид Моисеевич надолго замолкает, чувствуется, что воспоминания эти даются ему нелегко. – В городе был установлен немецкий оккупационный порядок. Началась кампания переписи молодежи для отправки в Германию. Вначале было объявлено, что в Германию поедут добровольцы. Золотые горы им обещали, говорили, что там дадут жилье, хорошую работу. Добровольцев было немного, и в Германию стали отправлять принудительно. Некоторым, правда, удалось спастись. Перед тем как отправить, каждый человек должен был пройти медицинское обследование. Моя сестра Ева, чтобы не попасть в Германию, накануне медкомиссии напилась крепкого чая, и у нее было сильное сердцебиение. Врачи осмотрели сестру и признали негодной по состоянию здоровья. Так она осталась в Евпатории.

Поддержка друг друга во время оккупации очень помогала. Такого явного предательства не было, за исключением отдельных людей.

Давид Моисеевич рассказывает о тех, кто изменил Родине и стал на путь предательства, о полицаях и немецких шпионах, засланных в город еще до войны, о том, как они маскировались при советской власти и какие зверства творили в растерзанном фашистами городе.

– Расстреливали и караимов – за то, что не хотели служить немцам. Известный в Крыму юрист Самуил Моисеевич Ходжаш, 1881 года рождения, отказался от должности городского головы. За это 26 марта 1942 года он был расстрелян вместе с членами своей семьи. У немцев разговор был коротким, чуть что – расстрел.

С наступлением темноты в городе начинался комендантский час. Если кого-то ночью встречал на улице патруль – расстреливали на месте.

Люди боялись всего. Это было гнетущее чувство, когда у тебя нет никаких прав, и ты не знаешь, вернешься ли живым домой. Но самое страшное началось после подавления десанта, немцы ходили по домам и забирали взрослых мужчин. Трижды приходили и к нам во двор. Первый раз прихватили портсигар, шерстяные носки, а отца не тронули. Второй раз увидели во дворе глухонемого соседа и забрали с собой. Третий раз – вошли в амбар, постреляли там из автоматов, но никого не нашли. А вообще, в те дни не было случая, чтобы кто-то спасся или откупился.

Брали они и заложников. После того, как сгорело деревянное здание железнодорожного вокзала в Евпатории, немцы провели облаву и стали хватать всех подряд. Попал к ним в лапы и мой брат. Их держали в помещении высших офицерских курсов, после войны в этом здании на проспекте Ленина располагался санаторий ПВО. Утром перед окнами собрались десятки людей: родители, братья, сестры, которые хотели вызволить заложников. А между ними и зданием ходил часовой с автоматом. Мой брат предложил своему другу бежать через окно. Друг побоялся. Он надеялся, что немцы разберутся и отпустят. Тогда брат сам открыл окно, и как только часовой повернул за угол, кинулся в толпу. Найти его там немцы не смогли. Вечером каратели отсчитали сто человек и всех расстреляли без суда и следствия. И только через несколько дней выяснилось, что вокзал случайно подожгли румынские солдаты, которые там готовили себе еду.

Я пытаюсь выяснить у Давида Моисеевича что-нибудь о судьбе крымчаков.

– Я знаю, что одному караиму удалось спасти от расстрела свою жену-крымчачку и двух дочерей. Сапожник Борис Сакав в городе человеком был известным. Многим евпаторийцам он шил обувь, и все знали, что жена его крымчачка. Когда стали собирать крымчаков, глава семьи не стал ждать, когда за ними придут, увез своих в деревню, где его семью никто не знал, и пробыл там всю оккупацию. Фашисты были уверены, что в селе поселилась караимская семья. Так они и спаслись. Но это был единичный случай, местные полицаи и предатели знали крымчаков в лицо и доносили на них в гестапо.