К 120-летию Александра Фадеева. Жизнь и творчество автора бессмертной «Молодой гвардии»
Жизнь многих писателей куда тусклее их книг. Не то — случай Александра Фадеева. Жизнь его — драматический сюжет с войной в юности, головокружительным взлётом в зрелости и точкой пули в конце.
Советское литературоведение представляло Фадеева однобоко. Фадеевистика перестроечного и послесоветского времени грешит откровенным вымыслом. Сначала Фадеева определили в классики и покрыли бронзой, потом объявили конъюнктурщиком и чуть ли не палачом. Ещё позже сделали вид, что такого писателя вообще нет... Юрий Бондарев в 2001 году сформулировал: «Фадеева не заглушили шумом, поднятым после его смерти. Но до сих пор его заглушают молчанием и тишиной». Фадеевский юбилей — хороший повод нарушить это молчание.
Александр Александрович Фадеев родился 24 декабря 1901 года под Тверью в селе Кимры. На седьмом году оказался в Приморье — в таёжных местах, «где тигры крали телят». Позже он напишет: «Дальневосточный край — почти моя родина». Владивосток, коммерческое училище. Несколькими классами младше учился дядя Сергея Довлатова Михаил Мечик; он публиковал стихи в ученическом журнале, который редактировал Фадеев. Одноклассник и ближайший друг — Георгий Судаков-Билименко, впоследствии расстрелянный первый ректор Московского авиационного института. Фадеева и его друзей звали «соколята» (от спортивного общества «Сокол»). Они создали что-то вроде коммуны. «Мы презирали деньги, собственность. Кошелёк у нас был общий. Мы менялись одеждами, когда возникала к тому потребность. Как мы были счастливы!»
От приморского партизана до писательского министра
В 1918 году, после «белочешского мятежа», Фадеев работал в большевистском подполье. Весной 1919 года, не став сдавать выпускные экзамены, 17-летним ушёл на Сучан, в партизаны. Здесь он был известен как Саша Булыга. Воевал против японцев и белогвардейцев в Приморье, Приамурье, Забайкалье, был знаком с «партизанским генералом» — Сергеем Лазо. Всеволода Сибирцева, двоюродного брата Фадеева, сожгут вместе с Лазо в паровозной топке. Другой кузен, Игорь Сибирцев, застрелится раненым, чтобы не быть обузой товарищам при отступлении. Гражданская война, как видим, была для Фадеева братоубийственной в прямом смысле слова. Сам он получит первое ранение — японскую пулю в бедро — в 1920 году в Спасске-Дальнем.
Диверсии на железной дороге, разорение хуторов, служивших базами белых карательных экспедиций, разгром, голодовка... Позже Фадеев скажет: «Как писатель своим рождением я обязан этому времени. Я познал лучшие стороны народа, из которого вышел». Булыга-Фадеев агитировал крестьян, участвовал в выпуске партизанской газеты. Уже тут раскрылись его главные страсти: борьба, работа с массами и — слово.
В 19 лет он стал военным комиссаром одной из бригад Народно-революционной армии Дальневосточной республики и одним из самых молодых делегатов Х съезда партии. Когда ехал в Москву, соседом по вагону был другой комиссар — будущий маршал Иван Конев. Вместе с ним прямо со съезда они отправятся подавлять Кронштадтский мятеж, где Фадеев получит второе ранение.
Госпиталь, демобилизация, Московская горная академия... Учёбу снова не окончил: потянули к себе партия и литература. Так и будет он всю жизнь разрываться между ними.
Женитьба на писательнице Валерии Герасимовой. Развод. В 1933—1935 гг. — две попытки вернуться насовсем во Владивосток. Снова Москва, женитьба на актрисе Ангелине Степановой.
В 1939 году Фадеева избрали членом ЦК ВКП (б) и руководителем Союза писателей СССР. С началом Великой Отечественной он бывал в качестве военкора на фронтах, в блокадном Ленинграде. Союз писателей возглавлял — с перерывом на 1944—1946 гг., когда писал «Молодую гвардию», — до 1954 года.
13 мая 1956 года покончил с собой в Переделкине. Незаурядная, нетиповая, великолепная, трагическая жизнь яркого, крупнокалиберного человека. С огнём — винтовочным, с водой — политым собственной кровью льдом Кронштадта. И, конечно, с медными трубами.
Партизан Булыга. 1920 г.
«Разгром» литературный и личный
Фадеев — писатель недореализовавшийся. Наступавший, по Маяковскому, на горло собственной песне.
В канун 50-летия он назвал себя автором «лишь двух с трудом законченных произведений» — «Разгрома» и «Молодой гвардии». Остальное либо не закончено, как его opus magnum — эпопея о Гражданской войне на Дальнем Востоке «Последний из удэге», либо относится к малым формам. Как, например, рассказ «Против течения», опять же о Гражданской, — сильный и страшный, позже он выходил под названием «Рождение Амгуньского полка».
Глубоко трогают очень личные, откровенные письма Фадеева 1949—1956 гг. в Спасск-Дальний Асе (Александре) Колесниковой. В неё он впервые в жизни влюбился — ещё мальчиком, во Владивостоке, не сказав тогда о своих чувствах. В письмах литературного генерала, взрослого седого мужчины по-прежнему жил искренний и наивный «мальчик с большими ушами» — нежный и ранимый, идеалист и романтик, которого не все видели за гранитно-медальным обликом большого писателя и чиновника. Много лет не бывавший в Приморье, он без ошибки вспоминает улицы, фамилии знакомых, даже погоду, воскрешает юношеские переживания. Мечтает о том, как ещё приедет заканчивать «Удэге»: «Мне так безумно хочется в Приморье!» Не смог, не вырвался, не приехал...
Почти всё, что было им передумано, прочувствовано и написано, уходит корнями в улицы революционного Владивостока, побережье Японского моря, распадки и сопки. Даже в «Молодой гвардии» подпольщики Краснодона поют в фашистском застенке марш дальневосточных партизан: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд...» Партизаны, героика, романтика — первый план; второй и главный — рождение нового человека. Об этом — весь Фадеев: от дебютного «Разлива» до забуксовавшей «Чёрной металлургии».
В последние годы Фадеев говорил о замыслах, которые его заполняют и умирают неродившимися, о том, что из писателя он превратился «в акына или ашуга». Называл себя несвободным, переобременённым «человеком-учреждением». И всё-таки не оставлял административных постов — в Союзе писателей, Верховном Совете СССР, Всемирном совете мира... Верил, что всё это важно, — да так оно и было. Вот только литература уходила всё дальше — «как молодость и как любовь», говоря словами Есенина. Фадеев это понимал: «Я прожил более чем сорок лет в предельной, непростительной, преступной небрежности к своему таланту».
Самоубийство — всегда загадка. Ни официальная версия об алкоголизме из оскорбительного хрущёвского некролога, ни неофициальная о «замучившей совести», пробуждённой ХХ съездом, его не объясняют. «Обе хуже» и обе в равной степени далеки от истины.
Последние несколько месяцев Фадеев не пил вообще — здоровье не позволяло: сердце («бравурный сердечный разнобой, похожий на современную музыку»), гепатит, бессонница, полиневрит... Что до совести — да, наверное, в те времена и на той должности святым было остаться нельзя. Но и злодеем Фадеев не был совершенно точно. Сегодня опубликована масса прежде закрытых документов. Нет ни одного доказательства, что он кого-то погубил. Зато список тех, кому он помогал (даже если одновременно приходилось критиковать публично), огромен. Одних спасал от ареста, других вытаскивал из тюрьмы, третьих поддерживал после лагеря, четвёртым помогал восстановить честное имя.
Фадеев был одним из тех, кто приближал оттепель. Ещё до ХХ съезда написал десятки ходатайств о реабилитации. Обращался к Хрущёву и Маленкову с предложениями дать творческим работникам больше самостоятельности, свободы: «Не слишком ли мы их „заопекали‟?» Новые вожди его игнорировали: за три года не нашли времени для аудиенции, о чём Фадеев пишет в предсмертном письме в ЦК, опубликованном только в 1990 году.
Этот последний текст, оплаченный жизнью, начинается со слов: «Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии... Литература — эта святая святых — отдана на растерзание бюрократам...» Фадеев с горечью пишет: «Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, наделённый богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств... Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плёлся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел... Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им... привело к полному недоверию к ним... ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа-Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды». И дальше: «Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни».
Вероятно, к самоубийству привёл целый комплекс причин: общественных, личных, медицинских, творческих... Фадеев страдал от своей невостребованности новым руководством, переживал кризис, месяцами лежал в больницах. В поздних письмах — отчаяние, угнётенность («Никто, решительно никто никогда не понимал, не понимает и не может понять меня...»), одиночество.
Эхо выстрела, прозвучавшего в Переделкине тем воскресным днём, слышится теперь на каждой фадеевской странице. Буквализировав избитую метафору, он поставил последнюю точку кровью собственного сердца.
Приморье, 1933 г., у ст. Шмаковка. Слева направо — А. Довженко, колхозник-возчик, А. Фадеев, Ю. Солнцева, тигролов В. Глушак
Необходимо возвращение
Сегодня Фадеев не в моде. Но как писатель он был серьёзен и искренен, а это уже немало. Литература для него была не развлечением — он всерьёз приравнивал перо к штыку. Убеждён, что с «Разгромом» — стремительным, лаконичным, похожим на стихотворение, раскалённым, — он вошёл в нашу литературу навсегда (да и в мировую: известно, что эту книгу читал Фидель Кастро, направляясь на яхте «Гранма» совершать революцию на Кубе). Рано списывать и «Молодую гвардию», за которой стоят жизнь и правда. Не вина Фадеева, если сегодня над этой книгой не плачут, как плакали раньше; она не стала хуже — это мы стали другими. Но подо льдом бежит живая вода, в недрах спящего вулкана кипит лава. Под неброскими переплётами искрят от высокого напряжения строчки, корчатся и осыпаются буквы, обугливаются от внутреннего жара страницы.
Убеждён: Фадееву — и далеко не только ему из великой и ужасной эпохи мучеников и героев — необходимо возвращение и переосмысление. Новое прочтение, повторное открытие, свежий взгляд, свободный от перекосов как просоветской однозначности, так и антисоветской предвзятости.
ФАКТ
В 1942—1944 гг. А. Фадеев был главным редактором «Литературной газеты».
Василий АВЧЕНКО
