Британские консерваторы готовы рубить «окно из Европы»
Назревавший в начале осени парламентский кризис обернулся триумфом для консервативной партии и её лидера — Бориса Джонсона. Досрочные выборы обеспечили партии рекордные 365 мест в парламенте. Благодаря ошеломительному успеху премьер-министр и консерваторы получают мандат на «Брэксит», хотя, казалось, что эта инициатива заходит в тупик. Что послужило почвой для таких результатов и к чему это приведёт Британию?
Ещё какие-то пару месяцев назад британский парламент всерьёз грозился отобрать у Джонсона законодательную возможность жёсткого разрыва отношений с ЕС и намеревался взять очередную отсрочку для «Брексита». Премьер решил пойти ва-банк и объявил досрочные выборы в парламент. Учитывая затянувшуюся эпопею с выходом из ЕС, которую учинили консерваторы, вероятность их провала была высока. Да и социология «Брексита» не была устойчивой: перевес у сторонников выхода из ЕС по итогам референдума 2016 года был довольно незначительный — 3,8%. А за прошедшие 3 года утекло много воды — сторонники евроинтеграции нагоняли ужас экономических последствий в случае выхода из объединения. В свою очередь, неуклюжие парламентские баталии Терезы Мэй с бесконечными отсрочками и вовсе создавали впечатление, что консерваторы, заварившие кашу «Брексита», толком не знают, как её расхлёбывать. В то же время многим импонировал замысел лидера Лейбористской партии Джереми Корбина о повторном референдуме.
Но неустойчивая социология подвела. Британцы выразили однозначную поддержку консерваторам. А если говорить точнее, однозначную поддержку выхода Британии из Евросоюза, причём в «жёстком» формате, без каких-либо сделок с Брюсселем. Уже 20 декабря 2019 года Борис Джонсон должен представить законопроект о выходе Великобритании из объединения. При этом сам выход намечен на 31 января 2020 года.
Как Британия с её почти 70-летней историей евроинтеграции докатилась до такой жизни?
Надо сказать, Соединённое королевство на протяжении всей послевоенной эпохи сторонилось тесной интеграции с Европой на экономическом и политическом уровне. К примеру, Лондон долгое время отказывался войти в Европейскую организацию угля и стали, не желая выводить контроль за этими отраслями на наднациональный уровень. В 70-е и 80-е Британия преодолевала множество внутриполитических разногласий на тему отношений с ЕС, в рамках которых врагами и друзьями Брюсселя успели побывать и представители лейбористов, и консерваторов. К примеру, в 1986 году Маргарет Тэтчер подписала Единый европейский акт. Документ предполагал формирование единого рынка ЕС и давал старт политической интеграции Европы. Однако впоследствии Тэтчер-евроскептик жалела об этом шаге, считая, что он ведёт к утрате национального суверенитета Британии.
Впрочем, для утраты национального суверенитета Тэтчер сделала больше, чем кто-либо из английских политиков ХХ столетия. В конце семидесятых консерваторы повели Британию по пути неолиберальных реформ, которые обернулись сильнейшей деиндустриализацией экономики. Тэтчер и консерваторы были преисполнены благими намерениями вытащить экономику из кризиса 70-х. Для этого был «сбалансирован» бюджет — путём урезания социальных расходов и проведения масштабной приватизации государственных компаний. Трудовые ресурсы, которые высвобождались в результате сокращения госсектора, архитекторы «постиндустриального общества» думали пересадить в светлые офисы крупных банков и IT-корпораций. Дорогая недвижимость и банковские услуги Лондонского Сити должны были завершить долгую эпоху угля и стали. Так, за прошедшее тридцатилетие бывшая «мастерская Европы» превратилась в крупнейший финансовый центр и офшор. В британские налоговые гавани устремились миллиарды долларов, а дорогой фунт укрепил свои позиции в качестве мировой резервной валюты. Английская недвижимость словно магнит притягивала капиталы разного происхождения со всего света.
Однако далеко не все шахтёры и промышленные рабочие вписались в неолиберальный консенсус. Начиная с восьмидесятых годов Британия стабильно разрастается депрессивными районами, которые весьма мощно контрастируют с блеском постиндустриального Лондона. Консерваторы эпохи Тэтчер, бравировавшие активизацией предпринимательства, с меньшим энтузиазмом рассказывали о том, как сложилась судьба крупнейших промышленных центров страны и его жителей. Ещё бы, ведь деиндустриализация обрела характер эпидемии: с середины прошлого века доля промышленности в структуре ВВП уменьшилась с 50% — до 18% к 2018 году.
Обходили стороной консерваторы и проблему экспансии иностранного капитала. В первой половине восьмидесятых глава британского казначейства Джеффри Хау сделал всё, чтобы убрать различные барьеры на пути внешних инвестиций. В результате финансовой либерализации Британию захлестнуло нашествие американского и европейского капитала, а затем — в 90-е и 2000-е подоспел китайский и индийский капитал, готовый скупать на корню остатки английской индустрии. Кульминацией этой экспансии можно считать сделку по продаже British Steel индийской металлургической компании Tata Steel в 1999 году. Ирония истории как она есть (или торжество справедливости?): бывшая британская колония купила гордость британской промышленности. Впрочем, дело не заладилось, и сегодня British Steel на грани банкротства — индийский капитал недавно избавился от актива и покинул британскую гавань до лучших времён.
Между тем, евроинтеграция, активная фаза которой началась в девяностые годы уже при лейбористах, — многократно усилила эффект неолиберальных реформ. Создание единого таможенного пространства ЕС, предполагавшего снятие торговых барьеров, — привело к затовариванию британского рынка западноевропейской продукцией. Это не оставляло никаких шансов на реанимацию реального сектора. За последние 20 лет у Соединённого королевства сложился отрицательный торговый баланс со всеми ключевыми европейскими экономиками: с Германией, Францией, Италией, Испанией, наконец, с Польшей. В целом отрицательное сальдо торгового баланса Британии и Евросоюза в 2018 году составило почти 135 млрд. долларов. Хотя в 2001 году этот показатель составлял 15,3 млрд. долл.
На фоне этих процессов евроскептические настроения поступательно росли. Очень сильный всплеск евроскепсиса случился после кризиса 2008 года. Волна негодования лейбористами, которые оказались беспомощны перед «ревущими девяностыми», экспансией Брюсселя и мировым кризисом — позволили консервативной партии перехватить инициативу в парламенте после выборов 2010 года. В своей новейшей реинкарнации они решили сыграть на лютом и безоговорочном евроскепсисе. Тогда же началось противостояние с брюссельской еврократией на тему отказа от дальнейшей интеграции в налоговой и банковской сфере. Кроме того, Лондон не желал участвовать в решении долговой проблемы Евросоюза. При этом консерваторы едва ли планировали разрыв отношений с Брюсселем. Скорее, это была попытка снизить немецкое влияние в ЕС и укрепить позиции Лондона. Однако тонкую игру элит в 2016 году поломал «Брэксит».
Случилось это с неловкой подачи премьер-министра Дэвида Кэмерона, который хотел сыграть в демократию, предложив референдум на тему дальнейшей судьбы Британии в Евросоюзе. Затем опасную инициативу планировалось замять, дабы не отдавать судьбу такого большого вопроса в руки общественности. Однако хитрый манёвр Кэмерона провалился, и по итогам плебисцита общество предъявило запрос на разрыв с Европой. Не получилось, хотя очень хотелось, замять итоги референдума и у Терезы Мэй. Не помогла даже громкая история со Скрипалями, которая в повестке бывшего премьера занимала не менее важное место, чем «Брексит». Неуверенность в рядах консерваторов по вопросу выхода из ЕС хорошо прочувствовал эксцентричный Борис Джонсон, и решил сыграть на этом. Он объявил о намерении чуть ли не в клочья изорвать полувековое полотно евроинтеграции. Надо отметить, что Борис прекрасно угадал общественные настроения, которые вопреки социологии не стали умереннее по отношению к «Брекситу», а, напротив, усилились. При этом ему отлично помог Джереми Корбин, который не сумел эффективно сыграть на теме референдума и сделал ставку на проблемы, не нашедшие большого отклика в сердцах британцев. А вот Борис попал не в бровь, а в глаз: британцы, оказывается, жаждут не бесплатной медицины по Корбину, а хотят, чтобы их, наконец, вывели из дебрей Евросоюза.
И Борис намерен повести запутавшихся англичан этой извилистой дорогой. Но главный вопрос заключается в том, как бывший мэр Лондона справится с отключением британской экономики с её полуживым реальным сектором от ключевого европейского рынка. Ведь разрыв с обузой-Европой обойдётся Британии очень дорого. И дело не в компенсациях, которые требует Брюссель. Английский экспорт в евро-страны будет моментально обложен пошлинами, а вот европейский импорт остановить не получится, иначе страну накроет сильный дефицит товаров и рост цен. Кроме того, разрыв с единым финансовым рынком ЕС больно ударит по Лондону, который в таком случае едва ли сохранит статус глобального финансового центра. О запредельно дорогой недвижимости также можно будет забыть. Наконец, драгоценный фунт придётся девальвировать, чтобы англичане могли запустить новые фабрики. Вдобавок к этому над Джонсоном уже нависает угроза выхода из Соединённого Королевства Шотландии и активизация националистов в Северной Ирландии.
Если консерваторы всё-таки завершат процедуру выхода из ЕС — весь этот букет острейших проблем обрушится на их плечи. И едва ли создаётся впечатление, что у Джонсона есть хотя бы призрачный план о том, как «сделать Британию великой снова», не развалив её окончательно.
