Политзаключённый Денис Шатунов: «В СИЗО видел, как людей забрасывали в камеры, а на них живого места не было»
Одессит Денис Шатунов, был одним из активных участников народного сопротивления в Одессе в 2013—2014 годах. Его арестовали летом 2015 года за покушение на убийство. Денис хотел отомстить националисту Сергею Ходияку за то, что он хладнокровно застрелил его друга Евгения Лосинского, оставшись при этом безнаказанным.
Как стало известно во время суда, МВД подослало к нему провокатора, который предложил ему свои услуги в ликвидации Ходияка, а Денис согласился. В апреле 2016 суд приговорил Шатунова к 10 годам колонии строгого режима. Он провёл три года в крытой тюрьме в Черкассах, откуда не мог выйти даже по УДО. И только 29 декабря 2019 года благодаря обмену между народными республиками Донбасса и Украиной Денис наконец-то оказался на свободе. Сейчас он проходит обследование и лечение в Луганске.
— Денис, давайте вернёмся к истокам. Я понимаю, что Вы были очень сильно расстроены из-за смерти вашего друга, но как можно было разговаривать о мести с совершенно незнакомыми Вам людьми?
— Это были не совершенно незнакомые люди, а одна моя знакомая. Разговоры о мести как таковой не велись. Я просто спросил у неё, знает ли она кого-то, кто умеет обращаться с оружием. После этого, собственно, и состоялось моё знакомство с провокатором от МВД. Мы не раз встречались в заведениях, общались, и тогда произошёл этот разговор (о покушении на Ходияка — прим. ред.). Если быть до конца откровенным, то моя вина в случившемся действительно есть. Но, даже если я и в чём-то виноват, то явно не на 10 лет, которые мне дали.
— На суде Ходияк заявлял, что не знает Вас и не имеет никаких претензий.
— На суде — да. А до этого у него брали показания в письменном виде, где он заявил, что после того, как узнал, что на него готовилось покушение, не мог спокойно ни спать, ни есть. В то время, когда он после выступал у меня на суде, начались слушания и у него. Поэтому я думаю, что он боялся. Ведь если его закроют, его могут и встретить в СИЗО, скажем так, неласково. Это точно было не раскаяние, скорее всего страх. Суд не учёл его показания, да и вообще, суд не учёл ничего.
— Тогда на каком основании Вас приговорили к столь суровому наказанию в колонии строгого режима? Ведь как в пословице? Обещать — не значит жениться. А слова не должны являться доказательством и прямой готовностью к действию.
— Есть строгий режим, а есть максимально строгий, это и называется крытая тюрьма. Мне был вынесен максимально строгий. Несмотря на то, что там есть карцер, его редко используют. Зачем? Это ведь крытая тюрьма, когда ты 24 часа в сутки находишься в камере с человеком. От того, что тебя переведут из одной камеры в другую — ничего не изменится. Да и не буйный я, чтобы меня туда закрывать, хотя в моём деле указано, что склонен к побегу и нападению на работников администрации, но по факту у меня никогда не было с ними конфликтов.
В целом же, я просидел 1,2 года в СИЗО, а в тюрьме ещё 3 года с мелочью.
Ситуация в чём? По мнению следствия и суда, я совершил все действия, чтобы преступление было закончено. То, что оно не завершилось, это не моя вина. Они считают, если сложить всё к общему знаменателю, то преступление я всё же совершил. Это такое у нас законодательство.
— После суда Вас этапом отправили в Черкасскую колонию №62. Как к Вам там относились? Не удивил ли заключённых Ваш приговор?
— Нет, никто не удивился, они к этому уже привыкли. Со мной в камере как-то сидел парень, довольно известная в Одесской области личность, про которого даже передачи снимали. Его дело, я читал, было шито белыми нитками, но при этом парню два раза давали пожизненное. Он отсидел 6,5 лет, после чего его в итоге оправдали.
— Во время следствия в СИЗО или уже в тюрьме применялись ли к Вам какие-то меры физического насилия?
— Нет. Физически меня никто не пытал, не били. Морально — да. Угрожали моей семье, моим друзьям. На очень близких мне людей открывались уголовные дела, которые грозили довести до логического завершения — тюрьмы, если я не возьму на себя вину. Мне показывали эти дела и говорили, что они поедут вместе с тобой. После того, как я всё подписал, дела действительно были закрыты.
Мне, наверное, повезло. У ребят, которых я знал ещё до событий 2 мая 2014 года, и с которыми мы потом пересекались на Куликовом поле, есть фотографии пыток: выбитые зубы, поломанные руки, ключицы. Это встречается сплошь и рядом. Во время моего пребывания в СИЗО я лично наблюдал, как людей забрасывали в камеры, а на них живого места не было. Очень сильно били. Это продолжалось примерно до середины 2016 года, после чего СБУ как-то подуспокоилась. Почему — не знаю.
Многие ребята под пытками подписывали документы, признавали вину, на суде, кстати, почти все отказывались от данных таким образом показаний. Другие подписывали, дескать, признаешься — выйдешь на волю по уже отсиженному. И действительно выходили.
— Вы один из немногих политзаключённых, который смог выходить на связь с прессой. Никаких репрессий за это не последовало?
— Нет. Я же не рассказывал ничего особенного. Так, о себе, о родных. Если бы я начал распространяться, например, о жизни и правилах в тюрьме, тогда да, возможно последовало бы какое-то наказание.
— Ваша жена покинула Одессу из-за угроз от праворадикалов, правильно?
— Это была очень интересная история. После моего ареста, в тот же день, МВД опубликовало видеоролик моего задержания. Они очень чётко показали номер дома, не затёрли и не запикали ФИО супруги. Думаю, МВД сделало это специально. Спустя сутки после моего ареста, напротив входа во двор, где стояла будка парковщика, в одну из машин бросили коктейль Молотова. Жена написала заявление на непосредственную угрозу её жизни и жизни ребёнка, но никакой реакции не последовало. Дочка ходит в школу, вечером на различные курсы, это довольно опасно. Плюс супруга несколько раз на улице «случайно» пересекалась с Ходияком. Непосредственно он ей не угрожал, однако я его в этих краях никогда не видел и в банальное совпадение очень мало верю.
— Давайте перейдём к нынешнему этапу Вашей жизни. Вы уже прошли обследование?
— Нет, мы всё ещё проходим. Я уже прошёл окулиста, кардиолога, УЗИ, кровь сдал на анализы. Ещё предстоит гастроэнтеролог и прочие врачи. После этого по необходимости мне будет назначено лечение.
— Вы не жалеете о своём решении пойти на обмен? Конечно, это гораздо лучше пребывания в тюрьме, но начинать жизнь с нуля в другой стране…
— Даже, если бы я вышел через 4,5 года, которые мне оставалось сидеть, мне бы всё равно пришлось начинать жизнь с чистого листа. Я выходил в никуда. Человек с такой статьёй и с таким здоровьем, которое бы у меня осталось, не смог бы нормально устроиться даже в родном городе.
На данный момент, меня помиловали. Ведь апелляцию я проиграл, а в кассационной жалобе мне отказали. Буду совещаться со своими адвокатами, быть может, будем подавать иск в Европу. Я об этом ещё не думал.
В принципе, все, кто были осуждены, были помилованы. Другим ребятам, следствие и суды по которым ещё не окончены, была изменена мера пресечения на личное обязательство. Если честно, не представляю, каким образом их дела будут слушаться в дальнейшем и будут ли слушаться вообще.
— А что дальше? Вот пройдёт обследование, лечение и проверка, надо как-то начинать новую жизнь.
— Да, я об этом думаю постоянно. Нужно где-то будет жить, искать работу. ЛНР, в частности глава рабочей группы по обмену военнопленных ЛНР Ольга Кобцева, говорила, что власти республики будут помогать и с жильём, обещают предоставить общежитие и первичную материальную помощь, и с легализацией — получением паспорта. С работой придётся разбираться самостоятельно.
К нам, к слову, недавно приходили ребята-одесситы, которые уже обустроились в Луганске, (спасибо им большое!), поддержать, передать продукты, вещи и т.д., так что, думаю, не пропадём.
