Освобождение Одесской области от украинского нацизма: Часть 2
Августовское солнце палило нещадно. Редко какое лето в Одессе выдаётся настолько пламенным. Старухи шептались, что к переменам. Их товарки возражали - к хорошей рыбалке. И то, и другое было хорошо - в этом сходились все.
Под окнами того здания, где сидели семеро, и где в пыли под шкапом валялся портрет Георгия Константиновича с презрительным выражением глаз - да, под этими самыми окнами встретились тоже семеро. Правда совсем другие. И встреча тоже была неслучайной.
Они стояли, как ковбои на Диком Западе, настороженно поигрывая пальцами и скулами. В глазах было желание нарзану и вертикальных социальных лифтов.
На закате стоял гражданин Испании. Его седые усы обвисли, как у моржа, а выпуклые глаза смотрели печально. Ему было горько от того, что молодые шлемазлы не дают ему долгожданно возглавить Одессу. Кто они такие вообще, когда он ещё в 98 году был депутатом, стоял на баррикадах размахивал катаной.
Чуть рядом, но всё же в отдалении стоял Егор «Кровавый Пупок». Семеро ошиблись, раздумывая - вызывать его из Москвы или нет. Он сам приехал - он чувствовал гешефт. Он был офицером МГБ ЛНР по его словам, по его же словам ползал под пулями, был звездой российских ток-шоу, сборщиком и растратчиком гуманитарной помощи - и он тоже хотел возвыситься. А заодно прикрыть некоторые вопросы 2 мая, когда ему дали несколько тысяч долларов и за гешефт попросили малость - не делать геволт в Одессе и увести бойцов с Куликова поля. Что он и сделал. За это его не поняли соратники - и обещали побить, мол, слишком много из-за такого гешефта людей погорело. Побои Егор не любил, как и бедность. За пост мэра он был готов грызть молодыми крепкими зубами, за которые его хвалили ещё в детства. Мама показывала подругам его зубы, крепко прижав ему челюсти - и подруги восхищённо ахали и цокали, как на ипподроме.
Ближе к морю стоял Антон. Он выжидал. Как и все предыдущие годы после 2 мая.
Рядом же стоял Дмитрий. Он чуть подёргивал рукава, чтобы не было видно набитого коловрата. Дела его были всем известны, а также способность выбить зубы
C севера стоял Тимур. Как на боксерском ринге его поддерживала жена. Её длинное лицо породистой еврейки и телеведущей выражало гамму чувств, которую можно было передать одной фразой: «я, сука, не для того, колесила по России, Донбассу и Крыму, чтобы таки не стать женой мэра или губернатора.» Она была мотиватором Тимура по жизни. И в последний момент отступать не намеревалась.
Драться Тимур не осмеливался. Самой смелой в семье была жена. А самой адекватной собака.
Собака отошла в сторону и подняла лапу на дерево. Это стало сигналом. Как будто всех разом укусил гэц. И не просто за тухес, а прямо за бейцы.
Претенденты сорвались с мест и набросились друг на друга. По старинной традиции Одессы. Кто остался на ногах, тот и король. А остальные пуцеры пусть валяются в пыли. Никто не вспоминал сгоревших одесситов 2 мая, не обращали внимание и на первые ракетные удары по «Гэтьману Сагайдачному». Корабль стонал и плакал - вместе с ним уходили на дно усе ВМС Украины. Чернокожие американские пехотинцы, засевшие в трюме ещё с 2014 года, чтобы оберегать интересы Pax Americana и ставить на место слишком наглых местных туземцев, верещали обезьянами голосами и требовали посла. На их вопли заунывно отзывались собаки со всего города.
Вдалеке стоял ещё один претендент. Но он уже понял, что праздник не его. Алексей Евгеньевич был из породы днепропетровских евреев - и потому чутко чуял, когда есть гешефт, а когда один гембель на всю голову. В этой борцовской мешанине молодых и старых под названием артель «Напрасный труд» ему делать было нечего.
Он был умным днепропетровским евреем и хуцпаном, каких не видывала украинская земля за последние полвека. Он был из тех, кто по дикому неудобству зарезав мамочку, на суде требовал бы помилования и напирал на то, что он сирота.
Склонив голову страуса с большим кадыком, благообразной бородкой и очками он меланхолично цитировал бессмертное:
«Бархатная скатерть с позументами съехала со стола. Даже картина "Явление Христа народу" и та покосилась набок, потерявши в этом виде большую часть поучительности, которую вложил в нее художник. С балкона дул свежий пароходный ветер, передвигая разбросанные по кровати денежные знаки. Между ними валялась железная коробка от папирос "Кавказ", На ковре, сцепившись и выбрасывая ноги, молча катались Паниковский и Балаганов.
Великий комбинатор брезгливо перешагнул через дерущихся и вышел на балкон. Внизу, на бульваре, лепетали гуляющие, перемалывался под ногами гравий, реяло над черными кленами слитное дыхание симфонического оркестра. В темной глубине порта кичился огнями и гремел железом строящийся холодильник. За брекватером ревел и чего-то требовал невидимый пароход, вероятно, просился в гавань.
Возвратившись в номер, Остап увидел, что молочные братья уже сидят друг против друга на полу и, устало отпихиваясь ладонями, бормочут: "А ты кто такой? "
-- Не поделились? - спросил Бендер, задергивая портьеру.
Паниковский и Балаганов быстро вскочили на ноги и принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех себе и чернил действия другого. Обидные для себя подробности они, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большое количество деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество и расторопность.»
Иногда из кучи лидеров доносились выкрики: «гондон штопаный», «шлемазл», «босяки». Порой доносилась непереводимая испано-еврейская игра слов. Чернокожие морские пехотинцы с «Гэтьмана Сагайдачного» сказали бы, что идут праймериз. Но они уже утонули.
Страус-хуцпан уходил на закат:
- Мэр из меня не получился, предводитель революционных масс тоже, глава «Гуманитарного управления ЛНР» аналогично. Придётся переквалифицироваться в управдомы, - пробормотал Алексей Евгеньевич. Его бородка приняла поникший вид, а очки сползли на кончик носа. Но он знал, пока в мире есть энергетика, космонавтика, Живой Журнал и овцы, сами несущие шерсть - он не пропадёт.
В полутёмном кабинете, в котором стоял стол, помнящий ещё Георгия Константиновича, появился губернатор Одессы.
Вдалеке громыхнуло. То ли последнюю ракету принял в себя «Гэтьман Сагайдачный», то ли ребята на берегу запустили салют, радуясь российским кораблям.
Но это Мишико доконало. Он упал на колени и пополз, истово крестясь, к далёкому углу, где стоял шкап. За ним профессионально двигалась охрана, насмотревшаяся и не на такое, когда Мишико главнокомандовал в войне 08.08.08.
Мишико подполз к заброшенному портрету, бережно достал, перевернул. И долго вытирал красным галстуком - помятым, с отпечатками зубов.
- Простите, ради бога, Георгий Константинович, обознался, не подумал.
Бережно прижал к груди портрет и мимо древнего стола, за которым всего час назад сидели семеро, пошёл к выходу. Встречать российских моряков. Портрет Мишико держал перед собой. Как икону.
Он старательно обошёл клубок пыли, рук и ног, где решалась политическое будущее Одессы. Никто его не заметил. Мишико шёл к морю. Где-то вдалеке тихонько наигрывало бессмертное Боба Дилана «Knockin' on Heaven's Door».
Собака, как настоящий одессит, метила уже пятое дерево.
Солнце склонялось к закату.
