Оксана Челышева: «Я не могу не рассказать об ужасе 11-летнего мальчика из Александровки, чей задний двор уничтожен обстрелом»
Вчера состоялось ещё одно телефонное общение с одним мирным жителем из села Александровка в неподконтрольной украинскому правительству части Донецкой области. Вечером пришла смс-ка: «У нас сегодня прилёты днём по посёлку ... у знакомых теплицу посекло, во дворе разорвалось. У них ребёнок 5 класс. Вот номер, пообщайтесь (Вайбер)».
Я полчаса думала. Что я им скажу... Что ничем помочь нельзя? Что говоришь, говоришь, а толку нет? Что я «вам лично очень сочувствую»? Что я сочувствую всем гражданским, ставшим заложниками этого безумия, которое длится уже восьмой год? Что у меня из-за этих сообщений, имён, типов оружия — приступы головной боли?
А потом я набрала этот номер.
Человека на том конце линии звали Иван. У Ивана — спокойный голос с южнорусским акцентом. Ему ещё нет сорока. И он ездит на работу в Донецк. Работа связана с полиграфией.
— Я готова выслушать, что вы пережили..
— ... Понимаете, мальчик сейчас очень напуган. Он мог оказаться в том самом заднем дворе буквально через минуту. Это — его обычное место для игр. Нашу часть села не обстреливали с 2014. На улицу он выходит только, когда в школу надо идти. Да, порой дети идут в школу под обстрелом, но они знают, как падать на землю как можно ближе к заборам, если прилетает близко. Но он считал, мы все считали наш задний двор безопасным местом... Всегда там играл.
— Почему вы считали его безопасным?
— Дом в нижней части села. Снайперы сюда не достанут, а после обстрелов 2014—15, кажется, было принято какое-то соглашение, что в этом направлении огня не будет. Понимаете, у нас тут в 10 метрах находится подстанция, которая отводит газ от основного газопровода во весь посёлок. Если это взорвётся....
— Когда был этот обстрел и из чего?
— Сразу после 12, начало первого. Мы не слышали самого выстрела, только сами взрывы. Около десятка. В нашем дворе и по соседним участкам. Судя по всему, из АГС.
— Иван, вы согласны, чтобы я передала ваш номер мониторам миссий? Я не могу это сделать без вашего согласия.
— Если вы считаете нужным, передавайте. Мы же вам позвонили. Только ОБСЕ у нас сейчас не верят. Мы же можем читать и видим, какую часть того, что у нас творится, они сейчас передают в своих докладах. Но передайте. Потому что мне сейчас важно, чтобы люди услышали, что моему сыну 11 лет, и что он боится. А мы никогда не хотели ничего, кроме того, чтобы нас оставили в покое и дали нам жить.
Иван, Елена, их 11-летний сын. Очень вероятно, что мы никогда не встретимся. Но спокойный голос Ивана с его южным акцентом всё ещё звучит у меня в ушах. И я не могу не рассказать вам об ужасе их сына, когда снаряд уничтожил крохотное место, где он мог играть, задний двор его дома.
