Одесская бойня через призму исторических фактов и личных наблюдений

Сергей Рыбаков — доктор исторических наук, профессор УрФУ. Опубликовал более 330 работ в центральных и региональных изданиях. Постоянный автор журнала «Урал». Живет в Екатеринбурге.

Есть города, побывав в которых прикипаешь к ним сердцем. Тяга к путешествиям познакомила меня со многими прекрасными городами. Живую симпатию испытываю я к Санкт-Петербургу и Севастополю, с добрыми чувствами вспоминаю проспекты, площади, парки, набережные Волгограда, Пскова, Новгорода Великого и Новгорода Нижнего, Ростова-на-Дону, Киева, Риги. Память хранит образы роскошной Вены, блестящего Парижа, дышащего историей Иерусалима, по-королевски элегантного Стокгольма, опрятного Дрездена…

Перечисляя понравившиеся города, можно ли не назвать Одессу — солнечную жемчужину у синего моря, прославленную в стихах и песнях? В мой перечень она входит как нечто особенное. Одесса — город удивительный, завораживающий, лиричный, веселый... Точнее сказать, была когда-то таким городом. После лютой бойни, устроенной 2 мая 2014 года в одесском Доме профсоюзов боевиками из «Правого сектора» и «Самообороны Майдана», хочется ли кому-нибудь по-прежнему связывать Одессу с лирикой и весельем?

Мистерия лютости

В тот день завезенные в Одессу из Киева и других мест громилы ворвались в палаточный городок на Куликовом поле в момент, когда там собирали подписи в пользу референдума о федерализации Украины. Многотысячные митинги на этой городской площади, ставшей своеобразным «Антимайданом», начались еще в марте 2014 года. На них одесситы выступали против государственного переворота в Киеве, требовали повышения региональных прав юго-восточных областей Украины и защиты русского языка.

С середины апреля обстановка вокруг одесского «Антимайдана» стала неотвратимо обостряться. Со стороны украинских националистов раздались угрозы «зачистить» Куликово поле. По Одессе стали клубиться слухи о том, что приверженцы нового киевского режима затевают громкую акцию по подавлению своих идейных противников. Активисты русских организаций начали готовиться к отражению обещанных украинскими радикалами атак. Развернувшаяся в соцсетях полемика сразу же приобрела накаленный характер.

На 2 мая в Одессе был запланирован марш «За единство Украины», приуроченный к футбольному матчу между одесским «Черноморцем» и харьковским «Металлистом». Согласно заявке, поданной в городские службы, в марше собирались участвовать футбольные фанаты из Одессы и Харькова, по давней традиции находящиеся в дружеских отношениях. В назначенный срок они сгруппировались на Соборной площади, исполнили гимн Украины и, развернув флаги своих команд, строем двинулись на стадион «Черноморец». Вскоре в их ряды влилась группа прибывших из Киева праворадикалов. Некоторые из них были в масках и с битами.

Другой отряд посланцев Евромайдана сосредоточился на Дерибасовской. На одеждах многих из них виднелись эмблемы «Правого сектора». Радикалов не интересовали ни футбол, ни марш «За единство», им нужен был лишь повод для стычки с одесскими оппонентами. Найти его было несложно, учитывая, что русские активисты, организованные в народные дружины, также собрались в центре города. Первое крупное столкновение между приезжими боевиками и местными дружинниками произошло на Греческой улице. Численное соотношение сил было не в пользу дружинников, к тому же украинские патриоты продемонстрировали готовность стрелять по людям из огнестрельного оружия. Дружинникам пришлось отступить, а праворадикалы, распаленные потасовками, с мрачным гулом двинулись на Куликово поле. По свидетельствам с места события, их численность доходила до пяти тысяч. (См.: «Бандеровцы кричали: «Русские, горите!»»)

Палатки на Куликовом поле были порушены и частично сожжены, началось побоище. В тот момент на площади находилось около трехсот участников русского движения. Они были безоружны и не могли противостоять легиону пылающих злобой майдановцев и поэтому, спасаясь от расправы, забаррикадировались в примыкающем к Куликову полю Доме профсоюзов, надеясь на помощь милиции. Надежда оказалась напрасной: под крики «слава Украине!» правосеки совершенно беспрепятственно забросали Дом профсоюзов бутылками с зажигательной смесью. Внутри здания запылал огонь, заполняя этажи смрадом. Человек двадцать задохнулись ядовитым дымом или сгорели заживо. Среди них был одесский поэт Виктор Гунн. Среди тех, кто погиб в огне, было несколько женщин, одна из которых, двадцатидвухлетняя Кристина Бежаницкая, незадолго до этого сыграла свадьбу.

Первая пожарная машина приехала, когда Дом профсоюзов был уже охвачен плотным, ревущим огнем. Осатаневшие радикалы не давали пожарным тушить пламя и вызволять из него пострадавших. Спасаясь от пекла и удушья, люди выходили на подоконники, спускались на пристенные выступы, тут же становясь удобными мишенями для стоявших с пистолетами майдановцев. Было расстреляно до десятка человек, не считая получивших ранения разной степени тяжести.

Было немало тех, кто, оказавшись между пламенем за спиной и направленными им в лицо стволами, в отчаянии выпрыгивал из окон, травмируясь при ударе об асфальт. Для кого-то травмы стали смертельными, у других оставались шансы выжить. Но внизу их встречала остервеневшая толпа, разбивая им головы битами и ломая ребра коваными армейскими ботинками. Так погиб известный в Одессе поэт Вадим Негатуров.

Те, кто выходил из горящего здания наружу через двери, попадал под град ударов, подвергался глумлению и запредельным унижениям. Дым пожарища еще не рассеялся, когда молодчики ворвались в здание и принялись обыскивать этажи, добив нескольких раненых. Всего же погром лишил жизни полсотни душ, свыше двух сотен сторонников федерализации были искалечены.

У многих из тех, с кем расправлялись правосеки, на груди были прикреплены георгиевские ленты. Презрительно называя эти ленты «колорадскими», зомбированные необандеровской пропагандой отморозки истязали, увечили их обладателей, упиваясь и ненавистью к ним, и безнаказанностью. Стоявшие возле Куликова поля отряды милиции не просто бездействовали, они были повернуты щитами наружу, блокируя одесситов, готовых броситься на помощь русским активистам. На мольбы о помощи милицейские командиры отвечали, что не имеют права вмешиваться в происходившую на их глазах мясорубку без приказа сверху. Никакого приказа так и не поступило, хотя исполнявший обязанности начальника Одесского областного УВД Дмитрий Фучеджи находился там же, на Куликовом поле.

Многие видели этого Фучеджи сначала рядом с сомнительными личностями (возможно, провокаторами), обряженными на манер сторонников федерализации, но не проявлявшими никаких признаков сочувствия к ним. Затем он переместился в толпу майдановцев, которые, стоя рядом с ним, вовсю палили по Дому профсоюзов. Для очевидцев поведение милицейского начальника выглядело более чем странным. 6 мая Фучеджи был задержан Одесской прокуратурой для проведения следственных разбирательств, а 7 мая сумел сбежать и скрыться на территории Приднестровья.

И этот, и другие факты указывают на то, что погром носил спланированный, заказной характер. Кому, кроме необандеровцев, он мог быть выгодным? Есть в Одессе немало тех, кто полагает, что адская акция была профинансирована днепропетровским олигархом Игорем Коломойским. Будучи известным на всю Украину рейдером, он не скрывал интереса к Одесскому НПЗ и торговым терминалам Одесского морского порта, через которые транспортируется за рубеж продукция контролируемых им предприятий, в том числе — о, чудеса олигархической системы! — и Тольяттинского азотного завода, находящегося в России.

Замаячившая тогда в повестке дня Одесская народная республика как подобие республик, провозглашенных в Донецке и Луганске, олигарху, разумеется, была совсем не нужна.

«Заточка в газете»

Бойня в Доме профсоюзов была организована как акция устрашения, смысл которой можно понять только в общем контексте украинских событий рубежа 2013–2014 годов. Их первые импульсы пришлись на ноябрь 2013 года: тогда на киевском Майдане Незалежности начались митинги, где зазвучали речи о «европейском выборе Украины», о необходимости установить подлинную демократию, покончить с коррупцией и всевластием олигархов, добиться социальной справедливости. Постепенно те митинги становились все более эмоциональными и шумными, и в феврале 2014 года наступил момент, когда они переросли в кровавые столкновения праворадикалов с милицейским спецназом. Президент Янукович потерял контроль над ситуацией в Киеве, и там был совершен государственный переворот.

Одни украинские идеологи назвали его «национально-демократической революцией», другие — «революцией достоинства». Оба названия отражают не суть, а видимость. В покровы «революции» оказался закутан праворадикальный, националистический путч, профинансированный украинскими олигархами и западными «благотворительными» организациями. Его главным мотором стал «Правый сектор», боевики которого проходили длительную специализированную подготовку к ведению уличных боев. Таким образом, видимость и сущность переворота заметно разошлись. Этим он чем-то напоминает подлый бандитский прием — заточку, завернутую в газету.

Следствием переворота стало не установление демократии и противодействие коррупции, а преследование политических противников, вообще всех инакомыслящих, закрытие неугодных СМИ, разгул криминала. Выгнав оппонентов из Верховной Рады, путчисты первым делом продавили закон о лишении русского языка прав на официальное использование. Русскоязычный Юго-Восток Украины отреагировал бурными протестами. Русские, живущие на Украине, хотели остановить оголтелую антирусскую пропаганду, поставить заслон наступлению украинских националистов на русскую культуру и русский язык. Опасаясь разрастания протестов, Турчинов, севший в кресло президента Украины, отложил подписание закона о языке, но остановить протесты это уже не помогло. Тогда было решено подавить их силой.

В пророссийски настроенном Крыму не стали дожидаться приезда боевиков на полуостров и провели референдум о выходе из состава Украины. Москва поддержала крымчан, и вскоре президент Владимир Путин в торжественной обстановке подписал акт о воссоединении Крыма с Россией. Впервые за много десятилетий руководство России проявило солидарность с русскими людьми, взяло на себя смелость защитить русскую культурно-языковую идентичность. До этого момента Кремль будто бы и не замечал русских, находящихся за границами России и, по сути дела, отодвинутых на обочину всех политических процессов. Возвращение Крыма в «родную гавань» многими было воспринято как сигнал о том, что русские на постсоветском пространстве перестают быть брошенными на произвол судьбы, приобретая покровителя и защитника в лице государства Российского.

Надежды на повторение «крымского сценария» воодушевили массовое русское движение в Одессе, Донецке, Луганске и других городах. Эмоциональные митинги противников киевского режима прошли в Харькове, отдельные импульсы недовольства новой властью были отмечены в Запорожье и Херсоне. Эту волну выступлений киевские «вожди» встретили усилением репрессий. Следующим витком развития событий стало вооруженное противостояние на Донбассе, где народное ополчение при помощи добровольцев из России сумело относительно успешно отбить атаки со стороны украинской армии. Остальной Юго-Восток не успел организовать действенное сопротивление.

После бойни Одесса на какое-то время застыла в молчании. Запредельная жестокость погромщиков шокировала, вгоняла в транс, в паралич сознания и воли. Многие одесситы не могли ужиться с мыслью о том, что в любимом и обожаемом ими городе они не вправе вести себя так, как считают нужным и правильным. Они оказались в новой реальности, в которой, будучи гражданами Украины, натолкнулись на ненависть со стороны других граждан Украины, приехавших проучить их за верность Одессе и ее истории — истории города-героя, отчаянно бившегося против нацистов в годы Великой Отечественной…

Мне довелось трижды побывать в Одессе. Мой третий приезд пришелся на начало мая 2013 года. По приглашению Украинской научно-образовательной ассоциации я в четвертый раз участвовал в работе ежегодной международной школы-конференции «Актуальные проблемы науки и образования», проводившейся на этот раз в Одессе, тогда как три предыдущих сессии, где я присутствовал, проходили в 2010–2012 годах в городах тогда еще украинского Крыма — Севастополе, Ялте, Евпатории.

В Одессе работа школы-конференции проходила в гостинице «Виктория», расположенной недалеко от пляжного комплекса под названием «Аркадия». Вспоминаю банкетный зал той гостиницы, где участники сессии, приехавшие из разных городов Украины, Белоруссии, России, собрались за дружеским столом. Метались скрипичные гаммы, лились непринужденные беседы, с отмеренной периодичностью прерываемые тостами. Когда подошел мой черед выступить с тостом, я поднял его за Одессу. Испытывая прилив позитива, я обратился к одесситкам, представлявшим оргкомитет конференции, и заверил их, что завидую им белою завистью: ведь они живут в одном из самых замечательных, самых поэтичных городов мира! Польщенные и растроганные, они дружелюбно улыбались мне в ответ…

Тот запечатлевшийся в моей памяти банкет состоялся ровно за год до трагических событий, случившихся в Доме профсоюзов. Узнав о свирепом убийстве в Одессе десятков мирных людей, в самый первый момент я не смог взять в толк, что полученная информация отражает правду, а не злой вымысел, не сумеречное наваждение...

«Война не стала менее жестокой»

 Впервые я попал в Одессу летом 2001 года. Помню, когда я ехал туда из Киева, мой душевный настрой был далек от восторженности. В Киеве я и мои дети гостили у наших родственников, купались в Днепре, гуляли по Крещатику, посещали музеи, и нам было хорошо и уютно в говорящем преимущественно на русском языке Киеве — «матери городов русских». Но были там все же и моменты, заставлявшие немного напрягаться и испытывать настороженность…

Наша родственница, переехавшая с Урала в Киев еще в 50-е годы прошлого века, с иронией поведала нам о том, что в киевских дворах все чаще стали попадаться чубатые индивиды в вышиванках, выступающие с сумрачными угрозами в адрес тех, кто говорит по-русски. Родственнице, до распада Советского Союза не сталкивавшейся с проявлениями воинствующего национализма, их бурчание казалось забавной экзотикой. Я видел, что ее представления разделяло большинство киевлян старшего поколения, привыкших за послевоенное время к относительному благополучию в межнациональных отношениях и не воспринимавших поднимавший голову украинский национализм в качестве реальной угрозы.

Наверное, тогдашняя ироничная беззаботность ветеранов, прошедших горнило Второй мировой войны, была по-своему объяснимой: стоило ли им, сломавшим хребет немецко-нацистскому левиафану, опасаться тогда еще немногочисленных поборников Степана Бандеры? Но тот, кто видел Киев «незамыленным оком», интуитивно чувствовал: подобная беззаботность не вполне оправдана и вольное или невольное потворство набиравшей ход необандеровской риторике добром не кончится.

Тем летом я задавался вопросом: чего хотят украинские самостийники, если Украина уже на протяжении десятка лет и самостийна, и незалежна? Ответ на него отыскался на Майдане Незалежности, где на раскладных столах с сувенирной продукцией в глаза бросились футболки с трафаретом: «Дякую тебе, боже, що я не москаль». Помню румяную торговку, отреагировавшую на мое недоумение по поводу этих «сувениров»: «Та це ж просто гумор такий». Но мне сей «гумор» не показался ни смешным, ни веселым…

Ответы на вопрос о желаниях и целях свидомых украинских патриотов содержались также в листках и таблоидах, продаваемых на Крещатике. В издаваемой на русском газете «Независимость» была опубликована информация о том, что «патриотические организации западноукраинского города Ровно подписали петицию с требованием запретить продажу растленной русскоязычной литературы». О «растленной украиноязычной литературе» ровненские моралисты ничего не сказали, полагая, видимо, что источником «растления» может быть только русский язык, а не какой-либо другой.

В той же газете была помещена статья профессора Станислава Кульчицкого, в советское время пробившегося в номенклатурные верхи с помощью книжки «Партия Ленина — сила народная». Теперь же он призывал к введению льгот для бойцов Украинской повстанческой армии, в 1945–1955 годах партизанившей против советской власти в густых лесах Западной Украины. На другой странице некая Зоряна Шурко описала заботы и печали западноукраинской интеллигенции, возвысившей голос «против вторжения в Галичину суржиковой культуры Центральной и Восточной Украины» и выступившей «за утверждение права галичан представлять истинный европейский сегмент в культурном пространстве Украины».

О том, как галичане собирались представлять «истинный сегмент в культурном пространстве», я узнал из газеты «Украинское слово», издаваемой Организацией украинских националистов. Экземпляр этой газеты от 2–8 августа 2001 года я храню до сих пор. Там имеется передовица, автор которой Богдан Червак призвал читателей разорвать «паперовий зашморг», то бишь «бумажную петлю», будто бы «наброшенную Россией на шею Украины». Что за «зашморг» такой? А это все та же русскоязычная литература, объемы и тиражи которой тогда с сильным отрывом превышали все издававшееся на мове. Попутно Червак огрызнулся на принятый тогдашней Верховной Радой закон о поддержке существующих на Украине языков и культур, в том числе и русской культуры: «Знову спрацювало (сработало) росийске лоби в украиньском парламенти», многозначительно добавив: «Поки що бескарно» («Пока что безнаказанно»). В рассуждениях Червака меня особо впечатлил такой пассаж: «Неправда, что власть уже не добывают оружием. Просто оружие стало иным. Но война от этого не стала менее жестокой».

«Горячий миг москаля»

С кем собрался воевать галицийский актив, я узнал из того же номера «Украинского слова», напечатавшего интервью идеолога украинского национализма Василя Овсиенко: «Да, я недоволен властью. Но еще больше я недоволен народом. Нужно сменить его сознание малоросса на сознание украинца… Я сторонник обиходного национализма: требуется строго относиться ко всему русскому, ко всему, что идет к нам из России. Все российское для нас потенциально опасно… Мы утешаемся отсутствием межнациональных конфликтов на Украине. Но такие конфликты неминуемы в будущем. Боязнь «русскоязычного» населения относительно «насильственной украинизации» небезосновательна». Читая эту безотрадную для русских «концепцию», я понимал, что она заключает в себе программу конкретных действий, которую последователи Бандеры постараются реализовать, и тогда носителям русского языка и русской культуры на Украине сильно не поздоровится.

Разумеется, я кое-что знал о бандеровцах, их шакальих повадках, о садистском терроре, проводимом ими на западе Украины в 40-е и начале 50-х годов прошлого века.

Можно, конечно, усомниться в правдоподобности того, о чем писал Галан, объявить его свидетельства измышлением человека, обслуживавшего идеологические интересы большевистской власти. Можно, в конце концов, не верить Галану. Но подобных свидетельств осталось много, слишком много. Вспомним для примера Волынскую резню 1943 года, когда организация украинских националистов уничтожила в селах Волыни от 80 до 100 тысяч поляков. Осталось много фотографий, где зафиксированы умопомрачительные зверства в виде десятков отрубленных человеческих голов, гроздей повешенных на колючей проволоке младенцев, распиленных двуручной пилой женских тел (эти фотографии доступны в интернете: тут или тут).

Я знал, что преступления украинских националистов диктовались враждебностью ко всему, что не вмещалось в понятие «украинство». Однако при этом я полагал, что с середины 50-х годов, когда развернутый бандеровцами террор был подавлен, советская пропаганда с ее апологетикой «братской дружбы народов» добилась некоторых результатов, проветрив Западную Украину от влияния бандеровской идеологии. Познакомившись с мизантропическими откровениями пана Овсиенко, я понял, что мои упования разошлись с реалиями.

«Концептуальные» выкладки необандеровского вождя не могли не вызвать эмоционального отклика, но апогеем впечатлений, полученных мною от душеполезного чтения «Украинского слова», стали все же не они. Самый потрясающий колорит обнаружился в эссе «Местечковые мистерии», написанном девушкой Татяной (по-русски — Татьяной) Щербаченко. Вот какими задушевными мыслями поделилась с читателями та самая Татьяна: «Приятно, не углубляясь в тему мазохистских наклонностей украинской ментальности, быть одиноким представителем нации. Самобытным волком. Ходишь себе такой аутентичный, такой оригинальный, хоть чем-то выделяешься среди безликих толп. Ты можешь даже иметь нож за пазухой, чтобы в горячий миг «замочить» москаля или коммуняку, что вообще-то одно и то же». Для меня чтение этого «самобытного» сочинения и без ножа стало «горячим мигом». Трудно было остаться равнодушным, познакомившись с огнедышащей «лирикой».

Ненависть к «москалякам» поражала своей потусторонней иррациональностью. Это как? Вот просто взять нож и прикончить человека всего лишь за его этническую принадлежность? Позволено ли тому человеку как-то оправдываться, или другие его анкетные данные не имеют вообще никакого значения? Поражало и то, что адское эссе было помещено в газете, свободно издаваемой отнюдь не маленьким тиражом.

Чтение «Украинского слова» и подобной печатной продукции не располагало к тихой, безмятежной гармонии с красотами киевских аллей и парков. Украина стала теперь восприниматься пространством, где русского подстерегают скрытые засады, где его ни за что, ни про что могут заколоть, как овцу. Находясь в состоянии настороженности и повышенной боеготовности, я вместе с детьми отправился на поезде из Киева в Одессу.

Возле монумента императрице

На перроне одесского вокзала к нам подошли деловые дамы, безошибочно вычислявшие потенциальных квартиросъемщиков. Из предложенных вариантов мы выбрали наиболее подходящий и уже через двадцать минут раскладывали вещи в недорогой квартирке, расположенной в старом двухэтажном доме неподалеку от знаменитого Привоза. После непродолжительной экскурсии по многоголосому Привозу мы устремились к морю.

Каштаны Итальянского и Французского бульваров дарили нам приподнятое настроение. От прогуливавшихся по бульварам людей, покрытых южным загаром, веяло спокойствием и оптимизмом. На Ланжероне ворковали волны приветливого моря, легкий бриз пьянил солоноватым ароматом. В прибрежных кафе звенели магнитофоны: «Ах, Одесса, ах, Одесса, город-сказка, город-сад!»; «А ты, Одесса, в середине лета сумеешь хоть кого свести с ума, ты вся навзрыд поэтами воспета, и стала ты поэзией сама!». Под мажорные мелодии думалось: наверное, каждому, кто приезжает на эти берега, хочется познать местный жаргон и научиться держать здешний фасон, хочется сделаться одесситом — хотя бы на несколько дней. Лучезарный черноморский город развеивал скептичную сосредоточенность, заставлял растворяться в его жизнерадостной атмосфере. Повсюду слышалась русская речь, со всех сторон напоминала о себе русская история…

В 1789 году русская армия оттеснила турок с северного берега Черного моря, вернув в состав Русского государства земли, когда-то населенные восточнславянскими племенами уличей и тиверцев. Среди взятых турецких укреплений удачным расположением выделялся Хаджибей. В 1793 году Александр Суворов возвел рядом с остатками того Хаджибея новые фортификационные сооружения. В это время Екатерина II подыскивала место для строительства большого черноморского порта. Для закладки такого порта окрестности бастиона, поставленного Суворовым, подходили как нельзя лучше.

В мае 1794 года Екатерина Великая издала указ об основании на присоединенных к России причерноморских землях города-порта. Коренные одесситы не забывают, что Одесса возникла по воле Екатерины, и вполне понятно особое почтение, которым пользуется у них ее имя. В мае 1900 года на площади, названной Екатерининской, был поставлен величественный памятник императрице. А в 1920 году большевики сняли ее фигуру с постамента, водрузив на него бетонного Карла Маркса. Он простоял недолго — штормовой ветер с моря свалил его с чужого пьедестала. Восстанавливать статую бородатого теоретика не стали, а Екатерининская площадь, уже переименованная, использовалась для воплощения других исторических образов.

После ликвидации СССР власти независимой Украины стали избавляться от советской монументальной пропаганды, что, конечно, вовсе не означало возврата к знакам и символам имперской эпохи. Чтобы доказать свое почтение к Екатерине Великой и вернуть ее памятник на законное место, одесситам пришлось проявить настойчивость: шел 2007 год, президентство Ющенко, преклоняющегося перед Бандерой и Шухевичем, было в разгаре. Восстановленная статуя Екатерины как магнитом притягивала к себе и тех одесситов, у которых с исторической памятью все в порядке, и местных, а еще чаще заезжих украинских националистов, взбадривавших себя криками с требованием демонтировать памятник. Одесситы давали отпор крикунам, а потому стычки и потасовки рядом с монументом скоро превратились в привычную картину. «Жовтоблакитникам», как правило, приходилось бесславно отступать. Им оставалось лишь копить свою злость против «москальских агентов»…

В словесных баталиях вокруг фигуры Екатерины, помимо прочего, сталкивались разные интерпретации исторических событий XVIII века. Русские в Одессе отдают императрице дань уважения за то, что она обустроила российское Северное Причерноморье, подписала указ об основании Одессы. Поборники «украинской идеи» обвиняют Екатерину в нелюбви к Украине, выразившейся в ликвидации Запорожской Сечи, подаваемой учебниками украинской истории как «демократическая казацкая республика». В этих учебниках Екатерина обвиняется в стремлении «использовать богатейшие земли, принадлежавшие Сечи, для раздачи своим сторонникам», для потворства фаворитам.

Разумеется, ее мотивы не были столь примитивными. Ликвидация Сечи произошла в 1775 году, через год после окончания русско-турецкой войны, по результатам которой Россия и утвердилась в Северном Причерноморье. Земли Сечи стали внутренней территорией Российской империи, и потребность в сохранении здесь постоянного военного положения отпала. Значительная часть запорожцев была объединена в Черноморское войско, достойно проявившее себя в следующей войне с турками. В 1792 году оно было размещено на Кубани. Другая, меньшая часть запорожских казаков, недовольная действиями Екатерины, ушла на Дунай, во владения Турции.

С кем солидаризируются украинские патриоты? Понятно, что с теми, кто не принял решение петербургской правительницы. Но вот о том, что в большинстве своем казаки вскоре вернулись из-за Дуная, приняв российское подданство, адепты украинства вспоминать почему-то не любят. Не любят они говорить и о том, что земли нынешней Украины, за исключением Галиции, Буковины и Закарпатья, были соединены в одно целое именно при Екатерине Великой. Ничего не скажут они и о том, что императрица вкладывала в развитие Украины огромные средства, особенно — в здравоохранение, которое во времена Речи Посполитой здесь просто-напросто отсутствовало. Нынешним украинским патриотам, любимым занятием которых стало предъявление России «исторических счетов», не мешало бы для приличия хотя бы иногда вспоминать об этом.

Вокруг круглого гранитного постамента, над которым возвышается фигура Екатерины, расположена скульптурная группа, изображающая четырех персон, имевших непосредственное отношение к возникновению Одессы. Среди них особо выделяется личность Григория Потемкина, мужа и главного помощника Екатерины. К моменту основания Одессы благодаря его кипучей энергии территория прежде безлюдного Дикого поля, расположенного ниже Винницы, Черкасс, Полтавы и раскинувшегося от Днестра до Дона, была уже неплохо обустроена и называлась Новороссией.

Появлению Новороссии предшествовало присоединение к Российской империи Крыма в 1783 году. Северное Причерноморье впервые за долгие века освободилось от разорительных набегов крымских ханов, не дававших никому селиться и вести нормальное хозяйство в тех краях (соперничавшая с крымскими татарами Запорожская Сечь не пыталась замахиваться на освоение Дикого поля, для этого у нее не было ни политических, ни финансовых ресурсов). Возможность превратить Дикое поле в экономически развитую, процветающую область открылась только после побед российского оружия над турками.

Культурное многообразие или «чужеродный элемент»?

Потемкин, ставший первым губернатором Новороссии, построил здесь города Херсон, Николаев, Екатеринослав (ныне Днепропетровск), Александровск (ныне Запорожье). В Крыму были возведены Симферополь и главная военная база российского флота Севастополь. По приглашению Екатерины II и Потемкина Новороссию и Крым стали заселять выходцы из российских губерний, малороссы с правого и левого берегов Днепра, уходившие из-под власти турецкого султана греки, армяне, сербы, болгары, молдаване. С 1795 года волны этих переселенцев стали докатываться до полупустынного черноморского берега, где контр-адмирал Осип де Рибас и военный инженер Франц де Воллан принялись строить Одесский порт.

К первопоселенцам Одессы добавилась многочисленная еврейская община, призванная Екатериной II в новый город для занятий ремеслами и торговлей. По протекции первых одесских градоначальников испанца де Рибаса и француза Армана Ришелье сюда приезжали их соплеменники, а также итальянцы, португальцы, голландцы, поляки, арнауты, татары, гагаузы, переселенцы из германских княжеств. Пополнялись армянская, болгарская, греческая, молдавская общины. Многоэтничность придавала Одессе специфический облик, не слишком мешая при этом быть русским городом: общение внутри пестрого интернационала велось по-русски и русские там составляли устойчивое большинство, без проблем сохраняя его до 30-х годов ХХ века. Одесса стала иллюстраций того, что многоэтничность не антагонистична русскости в ее традиционном, православном выражении, связанном с открытостью, человечностью и доверием к бытию. Архетипы русского сознания не имеют пиетета к культурно-этнической замкнутости, не принимают сектантскую узость с ее нивелирующими все и вся шаблонами.

Националистический актив Украины, где до сих пор преобладают представители Галиции, напротив, проповедует замкнутость, всеми силами отгораживаясь от русскости. Мышление галицийских идеологов, сформированное под давлением исторических обстоятельств, несет на себе отпечаток тоталитарности, враждебной свободному обмену мнениями. Галиция, включающая нынешние Львовскую, Ивано-Франковскую и Ровенскую области, во времена единого Древнерусского государства называлась Червонной Русью. Эта земля была захвачена Польшей еще в XIV веке и в отрыве от остальной Руси находилась вплоть до 1939 года. В Галиции чередовалось польское и австрийское влияние. И то и другое имело антирусскую «подкладку».

В XVI веке Польша после слияния с Литвой и образования Речи Посполитой получила доступ на земли всей Южной и Западной Руси. Православному населению этих земель поляки попытались навязать Брестскую унию, целью которой являлось идеологическое подчинение православия Ватикану. Уния была направлена на слом духовно-культурной идентичности русинов. Большинство их восприняло униатство как измену дедовским заветам и не признало его. Тогда поляки прибегли к насилию. У православных общин отнимались храмы и монастыри, вероучительные книги сжигались, священников избивали и мучили. В XVII веке киевский епископ Исайя Копинский писал московскому патриарху Филарету: «Здесь на Украине… всюду ереси, всюду неблагочестие, отовсюду гонения, отовсюду нужда, отовсюду беда». Насилие со стороны католиков и униатов заставляло православных браться за оружие, бунты и восстания следовали непрерывной чередой.

Более или менее прочно утвердить унию удалось лишь в Галиции. Папа римский Урбан VIII, возложивший на униатов особую миссию, обращался к ним: «Через вас, мои рутены, уповаю ввести в лоно Римской церкви Восток». Униаты, ища самооправдания своему отщепенству, выставляли себя «приверженцами новаторства», а православных — «невежественными схизматиками», находя в этой риторике основания для грубого высокомерия к тем, кто не принял унию. Многие из переметнувшихся, откликаясь на призывы понтифика, ревностно и с прокурорской серьезностью брались «перевоспитывать» православных посредством морального и физического террора. Автор составленной во времена Богдана Хмельницкого «Летописи самовидца» писал об агрессивном поведении униатов: «А горчайшие насмешки и утеснения терпел народ русский от тех, которые из русской веры приняли римскую веру».

Менторские манеры и инквизиторские замашки сделались отличительными чертами галицийского униатства. Православным русинам в Галиции, сохранявшим свои традиции в самые неблагоприятные для них времена, приходилось терпеть постоянное давление со стороны униатов. Сменялись поколения, галицийское униатство все дальше уходило от русских корней. К ХХ веку оно уже прочно отождествляло себя с «украинством». Не случайно опытный Петр Дурново, входивший в Государственный Совет, предупреждал Николая II накануне Первой мировой войны, что Россия не должна стремиться к присоединению Галиции — «области, потерявшей с отечеством всякую живую связь». Дурново предостерегал, что включение в состав Российского государства униатской и онемеченной Галиции приведет юго-запад страны к неразрешимым проблемам.

Сталин, присоединив в 1939 году Галицию к Украинской ССР, «присоединил» к ней и те самые неразрешимые проблемы, о которых говорил Дурново. Галицийские борцы за «украинскую идею» сразу же предъявили «права» на всю Украину, которая, по их мнению, жила мечтами о том, чтобы «сменить сознание малоросса на сознание украинца». Один из этих борцов, сын униатского пресвитера Степан Бандера, подобно его средневековым предшественникам, выступил в роли носителя особой «миссии». Не лишаясь религиозной составляющей, эта миссия несла уже и густую этническую окраску.

У преемников Бандеры градус фетишизации этнического фактора уже зашкаливал. В 2001 году, давая интервью «Украинскому слову», Василь Овсиенко горевал: «В украинстве намешано такое количество чужеродного элемента, что коренной этнос пока еще не в силах его ассимилировать». В этом высказывании отражен сектантский способ мысли, связанный с навязчивой идеей, с маниакальным стремлением причесать всех под одну гребенку, выстроить под один ранжир, загнать в прокрустово ложе трафаретов. Этот способ мысли свойственен ограниченным людям, которые и всех остальных хотят сделать такими же ограниченными, поместив их в одномерную, черно-белую систему координат.

Главным рефреном митингов на Майдане на рубеже 2013—2014 годов было: «Украина — це Европа». По представлениям униатских идеологов, «европейской» может считаться лишь такая Украина, которая подчинена жесткому регламенту, которая надела на себя единую униформу. В такой Украине нет места русскости.

«Украинцы и россияне не с одного «колоса», между нами глубокие антропологические, расовые отличия», — утверждал Василь Овсиенко. Что заставило «видатнего» националиста утверждать, что русские являются представителями иной, чуждой украинцам расы, отрицать наличие у них общих этнических корней? Только одно — жгучая неприязнь, ненависть к «кацапам» как к расе, по его понятиям, неполноценной, второсортной, полуазиатской.

«Антропология» украинских националистов никак не стыкуется с данными академической науки, которая стоит на том, что в период становления Киевской Руси существовала восточнославянская языково-культурная общность, уже к XII веку имевшая все признаки единого народа, от Карпат до Белого моря называвшегося русским. Такой тезис защищает, к примеру, авторитетный украинский историк Петр Толочко, автор широко известной монографии «Древняя Русь».

Говорить о расовых разделениях внутри древнерусского народа нелепо. Его контакты с половцами на юге и с угро-финнами на севере никак не могли привести к размежеванию по расовому признаку. Трансформация, начавшаяся в период государственного раздробления и разделившая древнерусский народ на три ветви — великороссов, украинцев и белорусов, была не «антропологической», а культурно-идеологической: на северо-востоке русская православная культура не подвергалась столь яростным атакам, какие она испытала на юго-западе. При этом, как доказывают киевлянин Петр Толочко, минчанин Петр Чигринов, другие украинские и белорусские историки, тяга к восстановлению культурно-исторического единства у потомков древних русичей сохранялась как в период раздробленности, так и в последующие века.

Идолопоклонники свирепеют, когда кто-то не признает их идолов. Адепты «украинства» в его галицийской редакции сердито третируют академика Толочко, что красноречиво подтверждает аксиому о том, что история является полем битв. Порой они носят не менее ожесточенный характер, чем войны с участием танков и артиллерии. «Просто, — поведало читателям в 2001 году «Украинское слово», — оружие стало иным». Оружием необандеровцев стали манипуляции сознанием, мифотворчество, измышления, передергивание фактов, ложь…

«Иное оружие»

Главным полигоном для этого оружия стала система образования, постепенно, как паутиной, опутанная влиянием галицийской интеллигенции. Кабинеты в министерстве образования и науки галичане начали заполнять еще при Кравчуке и Кучме, а полностью подмяли это ведомство под себя при Ющенко, когда его идейный соратник Иван Вакарчук переместился в кресло министра с поста ректора Львовского университета.

Вакарчук сразу принялся выдавливать из школ и вузов полноценные экзамены, насаждая тотальное тестирование. Те, кто понимал, к чему это ведет, называли такую образовательную политику «вакарчуковской дебилизацией», «маргинализацией», «безумием», а самого Вакарчука — «галичанским крестоносцем, нанесшим смертельный удар образованию и запустившим процесс превращения детей в нерассуждающий оранжевый планктон, в тупое и покорное стадо без знаний и нравственных ориентиров». Но Вакарчук этих людей не слушал, у него было свое на уме.

То, что школьники и студенты отучались от самостоятельного мышления, и составляющего фундамент и главную цель образования, Вакарчука и его друзей ничуть не волновало. Молодежь, по проектам галицийских идеологов, следовало не просвещать и даже не учить, а дрессировать. Переход от обучения молодежи к дрессировке осуществлялся под бравурную «прогрессивную» риторику о «безальтернативности пути Украины в единую Европу». Сразу после победы «оранжевой революции» было провозглашено присоединение Украины к Болонскому процессу. За этим последовало снижение объема аудиторных занятий почти вдвое, что крайне негативно сказалось на подготовке будущих специалистов. Противники Болонского процесса говорили, что отказ от фундаментальности означает деградацию образования, называли происходившее «постмодернистской атакой на разум», лишающей образовательный процесс интеллектуальной составляющей и нацеленной на превращение народа в безликую, легко управляемую массу с запрограммированным мышлением.

Но для галичанских «евроинтеграторов» разум был слишком абстрактной категорией. Они продолжали курс на «дрессировку». Примитивизации образовательного процесса способствовало директивно-агрессивное насаждение в школах и вузах украинского языка. Ющенко распорядился полностью вытеснить русскоязычие из образовательного пространства Украины. И это при том, что наиболее известные и уважаемые украинские вузы возникли — естественно, как русскоязычные — еще во времена Российской империи: Харьковский университет открылся в 1805 году, Одесский университет — в 1865 году на базе Ришельевского лицея, существовавшего с 1817 года, Киевский университет — в 1834 году, Киевский политехнический институт — в 1898 году.

«Реформирование» украинского образования сопровождалось расцветом самой беззастенчивой коррупции, показухи, обмана и беспардонного плагиата. В подавляющем большинстве украинских вузов утвердился жесткий управленческий иерархизм, выраженный в бесконтрольной власти ректоратов и подавлении самоуправленческих начал в профессорско-преподавательской среде.

Объем финансирования науки за годы незалежности снизился более чем в 8 раз, резко сократилась численность научных работников. Наука впала в тяжелый кризис, удерживаясь на плаву только за счет иностранных грантов, почти всегда имеющих идеологическую окраску. Главным грантодателем до сих пор является Фонд Сороса, уже давно вытесненный из других стран постсоветского пространства. Сорос выплачивает деньги только тем авторам монографий и учебников, которые рекламируют «европейскую идентичность Украины» и, как сказано в одной из соросовских программ, работают на «улучшение историко-культурной принадлежности Украины».

Заказной характер «научных изысканий» особенно наглядно дает о себе знать в украинских учебниках по истории, нацеленных на раздувание «украинской идентичности» и «украинского сознания». Эти учебники больше похожи на сборники пропагандистских мифов о «российской колониальной оккупации», «геноциде украинцев», «подвигах» ОУН-УПА. Молодые головы дурят россказнями о том, что украинцы — это особая, не имеющая ничего общего с русскими нация с собственной древней историей, уходящей корнями аж в V тысячелетие до нашей эры. О том, что в IX–XII веках не было ни Руси, ни Русского государства, а были Украина и Украинское государство. О том, что Переяславская Рада, голосовавшая за воссоединение Украины с Россией, не имела правовых полномочий, и, значит, никакого добровольного вхождения Украины в состав Российского государства не было. Украинские учебники истории, воспевающие Бандеру и Шухевича, протаскивают «идею» о «расовой неполноценности азиатов-русских» и их чуждости украинцам, «принадлежащим Европе и европейской культуре». Молодежь, отученная от умения и желания мыслить, быстро впитывала эти мифы.

Лейтмотивом учебных программ по курсу украинской истории стал тезис о «насильственной русификации Украины», будто бы целенаправленно проводившейся во времена Российской империи и Советского Союза. Подаваемый в плоском, черно-белом варианте, тезис о «русификации» уводит от такого факта реальной истории, как активное участие выходцев с Украины в создании общерусского литературного языка. Или от такого факта, как введение в состав Украинской ССР, созданной большевиками после 1917 года, целого ряда областей, которые до этого к исторической Украине не относились. Тезис о «насильственной русификации» формирует у украинских школьников и студентов убеждение, что русскоязычие Юго-Востока нынешней Украины не имеет под собой естественной почвы, а навязано коварными «русификаторами».

Напрасный труд — искать в украинских учебниках правду о прошлом Новороссии. К примеру, в «Новейшей истории Украины» для 11 класса, выпущенной киевским издательством «Генеза», говорится, что все русские, живущие на Украине, не являются ее коренными жителями. Мол, какая-такая Новороссия? Судя по украинским учебникам, ее и не было вовсе. Авторы «Истории Украины», изданной в Запорожье, не моргнув глазом сообщают ученикам 9 класса, что в XVIII веке «Россия распространила общеимперский административный порядок на территорию Южной (Степной) Украины — Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую губернии». Откуда взялись Екатеринослав, Херсон и Таврия, авторы учебника предпочли «скромно» умолчать.

Когда в 2010 году власть в Киеве оказалась у Партии регионов, новый министр образования и культуры, доктор исторических наук Дмитрий Табачник, заявил о необходимости противостоять проникновению в учебники «оранжево-коричневой опасности». Он связывал ее с радикальным национализмом в его галицийской редакции: «Как показала Великая Отечественная война, а затем и развитие постсоветской Украины, галичане практически не имеют ничего общего с народом Украины. Наши союзники и братья − их враги, а их «герои» Бандера, Шухевич для нас − убийцы, предатели и пособники гитлеровских палачей. Идет борьба между римско-униатско-галицийским и русско-православным этносами».

По сути дела, Табачник выступил против той силы, о враждебности которой к русской цивилизации говорил еще Петр Дурново. Возможно, в полемическом запале он нарисовал слишком контрастную картину, обойдя вниманием тех малороссов-украинцев, которые, будучи лояльными к русским, в то же время не отказываются от языка и культуры своих предков. Как бы то ни было, Табачник подвергся ярым нападкам со стороны необандеровцев, а после госпереворота в феврале 2014 года должен был беспокоиться уже не столько о содержании исторических учебников, сколько о собственной безопасности.

Из учебников украинской истории следует, что Россия всегда ущемляла Украину, «подвергая ее ресурсы колониальной эксплуатации». Даже если авторы этих учебников и знают о немереных дотациях из императорского Петербурга в Малороссию и из большевистской Москвы в Украинскую ССР, они все равно канючат: «Украина под московско-азиатской властью очень страдала». Ленин, Сталин, Хрущев присоединили к Украине Донбасс, Харьков, Одессу, Херсон, Крым да ту же Галицию вместе с Закарпатьем, а она при этом продолжала «очень страдать»… Может быть, ей мало дали? Ведь в украинских учебниках как «этнические украинские земли» упоминаются Кубань, Белгородская, Курская, Воронежская области… Почему боевики «Свободы» и «Правого сектора» сносят в украинских городах памятники Ленину? Потому что большевистский вождь не удосужился реализовать украинский националистический лозунг: «Украина — от Сяну до Дону»?

Русских на Украине этнократическая пропаганда именует «пятой колонной». Один из мотивов разжигания вражды к ним кроется в стремлении «свидомых» все унифицировать, подогнать под единый шаблон. Дескать, раз страна названа Украиной, то все ее жители обязаны стать украинцами, обязаны говорить только по-украински. История для необандеровцев — это не живая ткань бытия, а покорная служанка их идеологических построений. Они не хотят иметь дело с объективной историей, поскольку она может оказаться «москальской». Но история плохо подчиняется необандеровским схемам, и «свидомые» берутся ее «заговаривать» с помощью лозунгов и кричалок, а когда видят, что она не «заговаривается», хватаются за оружие.

Мне очень понравилась честная и взволнованная статья Наталии Филимошкиной, напечатанная в прошлом году в девятом номере «Урала». Свидетельства, приведенные в ней, как раз и иллюстрируют результаты дрессировки, которой подвергли украинскую молодежь галицийские «просветители»: «Ребята задорно кричат: «Бандера придет — порядок наведет». Они искренни, когда утверждают, что Гитлер хотел спасти мир от Сталина, они гордятся свастикой на рукаве, призывают к убийству русских и войне с Россией. В их одинокие и изуродованные души наконец-то пришла ясность. Изничтожим все русское, и наступит рай».

Галицийский актив довольно потирает руки, полагая, что бандеровский реванш уже состоялся… А что же делать тем, кто хотел бы остаться в пространстве правдивой истории и культуры, в которой нет призывов к ненависти и убийствам? Тем, кто вслед за Наталией Филимошкиной видит, что на Украине «полезло наверх все мерзкое и подлое, что только есть в человеках»? Как им отстаивать свое достоинство, если в глазах зомбированных кретинов они — «колорады, которых надо жечь», «ватники» и, по слову Яценюка, «недочеловеки»?

Майские бесчинства в Одессе — это, помимо прочего, и результат двадцатитрехлетней деградации украинской системы образования. Кличи «Москаляку — на гиляку!» — прямой результат промывки юношеских мозгов, осуществленной на заморские гранты. Под назойливый стрекот антирусской пропаганды украинские юноши и девушки разменивают свою природную непосредственность на отвращение ко всему, что кажется чуждым «украинству». «Кто не скачет, тот — москаль!» — раздаются дебильные крики на майданах и майданчиках украинских городов. И скачут как безумные обманутые потомки тех, кто когда-то непримиримо боролся против духовного гнета со стороны униатских «миссионеров».

А мы в России должны извлечь из украинской заварухи строгий урок и понять, что образование должно образовывать, то есть приобщать детей к правдивым образам, а просвещение — просвещать, то есть наделять их светом правды. Это значит, что нам еще предстоит побороться за правдивую историю…

Зигзаг истории, странный и сомнительный

При Ришелье хозяйственное и культурное развитие Одессы приобрело феерические темпы. Она расцветала прямо на глазах ее жителей, и герцог среди них завоевал небывалую, с трудом вообразимую популярность. Город строили в сухой, безводной степи, и проблема пресной воды там долго была самой животрепещущей. Ришелье позвал на помощь инженеров-специалистов и сумел снять проблему, не только обеспечив жителей питьевой водой, но и превратив Одессу в цветущий зеленый город. И поныне платаны, пирамидальные тополя, акации дарят в жаркие дни бульварам и паркам освежающую тень, благоухают фруктовые сады, повсюду пестрыми коврами стелются цветочные клумбы, и хочется петь: «Ах, Одесса, век тебе не стариться, быть, как цвет черемухи, вечно молодой. Ах, Одесса, — солнечная радуга над зеленым берегом, над морской волной»…

Понятно, почему вознесенный над Потемкинской лестницей памятник Дюку, как одесситы по-свойски называют Ришелье, стал одним из узнаваемых одесских символов и наглядной иллюстрацией искренней любви одесситов к французскому аристократу. Именно при нем Одесса из малозаметного поселения превратилась в главный торговый и пассажирский порт Российской империи. Уникальность одесского порта определена бесподобной причальной линией, растянувшейся на шесть километров и включающей в себя сразу несколько удобных гаваней. Хозяйственная жизнь города всегда тесно связывалась с работой порта, замерзающего от силы на два месяца в году, бывало, и вовсе не замерзавшего.

Во второй четверти XIX века в Одесском порту был введен режим порто-франко. Быстро создавалась мощная портовая инфраструктура, включавшая в себя подъемно-транспортное оборудование, пакгаузы, элеваторы, холодильные помещения. Порт служил двигателем промышленного развития Одессы. Интенсивность хозяйственных оборотов за рекордно короткий срок превратила Одессу в четвертый по величине город Российской империи после Петербурга, Москвы и Варшавы. В культурном плане Одесса оставалась русскоговорящей и многоэтничной: по переписи 1897 года доля великороссов в городе составляла 49 процентов, доля евреев — 31 процент, малороссов — 9, поляков — 4, немцев — 2,5 процента, греков — 1 процент.

Крушение империи не могло не сказаться на судьбе имперского города. Несколько лет Одессу трепали политические штормы, захлестывали смута и анархия. В январе 1918 года там были созданы большевистские рабочие комитеты, попытавшиеся взять на себя властные полномочия и контроль над экономикой города. Попытка была неудачной, и уже в феврале украинофильская Центральная Рада решила прибрать город к рукам, а так как руки у нее были слишком коротки, она пригласила в Одессу австрийские войска. В декабре 1918 года, с окончанием Первой мировой войны, на смену австрийцам пришли французы, продержавшиеся в Одессе до апреля 1919 года, когда их выбил оттуда анархиствующий атаман Григорьев, на короткое время вставший на сторону большевиков. В августе того же года город заняли войска Деникина. И наконец, в феврале 1920 года в Одессу вошли части Красной армии.

Вскоре по распоряжению большевистского руководства Одесса вместе с основной частью Новороссии оказалась в составе Украинской ССР. В тот момент у большинства жителей Новороссии не возникло ясного осознания антирусской, антигосударственной, антиисторической сути этого шага.

Сегодня нам вполне понятно, что для российской государственности предпринятый большевистскими вождями шаг имел безотрадные последствия. Да и в их собственную логику он вписывался как-то кособоко: неустанно произнося пафосные речи об интернационализме, они поклонились узко понятой этничности. Почему? Потому что ими двигала заимствованная из западных теоретических схем примитивная, убогая русофобия, заставлявшая их добивать и без того уже безжизненную Российскую империю, называемую ими не иначе как «тюрьма народов». Жупел «тюрьмы народов», надолго впаянный в учебный курс истории СССР, в автоматическом режиме сеял среди народов-«заключенных» недоверие и вражду к русским как к народу-«тюремщику». Эти недоверие и вражда были внедрены в сознание и многих малороссов, ставших украинцами. Получалось, что большевистская пропаганда, нудно перетиравшая собственные мифы, вольно или невольно лила воду на мельницу бандеровской идеологии.

Враждебность большевиков к дореволюционной империи была, по сути дела, враждебностью к исторической России-Московии, которую обязали «заплатить по счетам» когда-то «обиженным» ею конкурентам. Одним из таких конкурентов было Литовское княжество, в начале XVI века претендовавшее на земли, примыкавшие к Черному морю в районе будущей Одессы. Претендовало оно на них недолго и в целом безрезультатно: ни литовцы, ни их союзники поляки Дикое поле не контролировали. Но в начале 20-х годов Россия, по большевистской логике, должна была уступить Северное Причерноморье Украине именно как «исторической части Литовского княжества и Речи Посполитой». Эту замысловатую логику протаскивал секретариат Компартии Украины, во главе которого стоял поляк Станислав Косиор. Поляков, влиявших на принятие важных политических решений, хватало и в центральных органах большевистской партии. История и тогда была полем битвы.

Враждебность к исторической России утолялась разными способами. Так, в 1924 году большевистское руководство, видя, что весь юго-восток новоиспеченной Украины как говорил по-русски, так и продолжает говорить, провозгласило курс на «украинизацию Украины». Он означал выдавливание русского языка из административной сферы, из печати, образовательных и культурных учреждений и замену его украинской мовой, а также кадровую ротацию в пользу этнических украинцев во всех органах власти Украинской ССР. Понятно, что на территории бывшей Новороссии эти трансформации проходили весьма болезненно.

Но если говорить о повседневной практике, «украинизация» Новороссии не привела к каким-то однозначным итогам. В Одессе, Херсоне, Николаеве, Днепропетровске люди не собирались отказываться от русского языка. Другое дело, что «украинизация Украины» совпала с внедрением новых, советских паспортов, куда в обязательном порядке вписывалась графа «национальность». В ходе паспортизации значительную часть населения бывшей Новороссии, используя чаще всего формальные признаки, записали украинцами. Кроме этого, стали поощрять переезд на юг республики семей из Винницкой, Черкасской, Житомирской, Полтавской и других областей Центральной Украины. Одним словом, арифметические и демографические игры проводились явно не в пользу русских.

Официальная статистика должна была указывать на «естественность» нахождения бывшей Новороссии в составе Украинской Советской республики. В городах региона цифры подгонялись под заранее запланированные квоты, где-то подгонка была более удачной, где-то — менее. Одесса не избежала этих игр: по переписи 1926 года, доля русских там составляла только 39,2 процента, а доля украинцев уже 17,7 процента. И все же в реалиях Одесса оставалась такой же, какой и была от дней создания, — русскоязычным и в то же самое время цветистым в культурном отношении городом, привыкшим к собственному стилю и даже к собственной «филологии», к своему неординарному и неповторимому говору. На его русскую основу накладывалось заметное еврейское влияние. Присутствовали в одесском говоре отзвуки и других языков-наречий, в том числе и малороссийского. Мова в Одессе звучала, но не чаще, чем, к примеру, идиш. На таком фоне претензии «украинства» на языковую монополию Одесса встречала веселыми улыбками. Старые одесситы «имели ответить» на эти претензии: «Гешефт без фарта»…

Город творчества, город-герой

До 1917 года Одесса, являвшаяся одним из самых привлекательных городов Российской империи и не только ее, интенсивно пополнялась выходцами из самых разных мест. В пропитанном солнечной энергией приморском городе бурлило предпринимательство во всех его видах и формах. Дух свободы здесь сочетался с респектом ко всему передовому и новому.

Во время моего второго посещения Одессы местные интеллигенты, ревнители ее славы, приговаривая: «Одесса — родина прогресса», доказывали мне, что именно здесь впервые было смонтировано кино, но поскольку изобретение не было вовремя запатентовано, то лавры первооткрывателей достались парижанам братьям Люмьер. Я не нашел подтверждения этой легенде, но в том, что у дореволюционной Одессы хватало амбиций соревноваться если не с Парижем, то с Петербургом и Москвой, сомневаться не приходится. Так, первый в Российской империи автомобиль появился именно в Одессе — то был привезенный из Франции «Бенц», на котором разъезжал издатель популярного у местной публики «Одесского листка» Василий Навроцкий.

«Сливки» одесского общества позиционировали себя перед Москвой и Питером законодателями мод, манер и стиля. Франтовато-щегольской «почерк» в одежде, речи, поведении служил одесситам некоей визитной карточкой. В присутствии представителей других городов и весей они самоопределялись как люди раскованные, непринужденные и яркие, подчеркивали свою одесскую незаурядность и неповторимость. Писатель Исаак Бабель отзывался об одесситах как об особой южной породе людей, умеющих везде «хорошо устраиваться», всегда «приносящих с собой немного солнца и легкости» и этим выделяющихся на фоне «рыхлых и тяжелых» жителей российского севера.

Нет нужды соглашаться с Бабелем по поводу «рыхлости» северян, но вот его тезис о присущей одесситам особой легкости в те времена, пожалуй, не слишком расходился с действительностью. Эта легкость находила себя и в творчестве. Числом творческих талантов город-порт и в самом деле опережал другие российские города, подарив стране и миру многих замечательных композиторов, музыкантов, певцов, актеров, художников, архитекторов.

Южная Пальмира прославила себя и целым созвездием ярких литературных имен. Ее уроженцами кроме упомянутого Исаака Бабеля являлись авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» Евгений Петров и Илья Ильф, прозаик Валентин Катаев, поэт Эдуард Багрицкий, поэтессы Анна Ахматова, Вера Инбер, Маргарита Алигер. В Одессе прошли детство и юность Корнея Чуковского. Здесь учился в университете и начал заниматься писательством Юрий Олеша. Одним из первых, кто написал стихи про Одессу, был Александр Пушкин, живший здесь какое-то время; ныне его бюст стоит в нескольких шагах от Дюка. С Одессой так или иначе связаны творческие биографии Александра Куприна, Ивана Бунина, Алексея Толстого, Александра Грина, Константина Паустовского и других русских писателей. Вклад Одессы в развитие русской литературы велик и по-своему уникален.

Когда идейные наследники Бандеры вещали устами пана Овсиенко: «Требуется строго относиться ко всему русскому, ко всему, что идет из России», они тем самым делали заявку и на то, чтобы заставить Одессу забыть о своем вкладе в русскую культуру, о своей красивой и яркой истории.

В 2001 году стремление таких, как Овсиенко, загнать сознание одесситов в трафареты украинской мифологии воспринималось в городе-герое плодом больного воображения, заведомой чушью. Сама мысль о том, что необандеровцы, потомки тех, кто сотрудничал с гитлеровцами, могут что-то диктовать Одессе, казалась совершенно несуразной: тогда гордость за принадлежность к одному из немногих городов, носящих звание «города-героя», была у одесситов обязательным элементом мироощущения.

В годы Великой Отечественной войны Одесса прославила себя беспримерным героизмом. В августе 1941 года 300-тысячная группировка вермахта вместе с румынскими войсками блокировала город со стороны суши. В этих тяжелейших условиях, стойко обороняясь, он продержался более семидесяти дней. Но и после того, как на улицы Одессы вошли захватчики, сопротивление продолжалось. Одесское подполье не давало ни дня спокойной жизни румынской оккупационной администрации и вражеским гарнизонам. Партизаны создали свою базу в ракушечниковых катакомбах, уникальных своею протяженностью в две с половиной тысячи километров — это самый большой в мире подземный лабиринт. В катакомбы спустилось более 20 тысяч одесситов, составивших 6 партизанских отрядов и 45 подпольных групп. Подпольщики уничтожили тысячи вражеских солдат и офицеров, нанесли ощутимый удар по техническим ресурсам оккупантов.

В 2007 году я вместе с сыновьями побывал в Музее партизанской славы, расположенном за окраиной Одессы, в Нерубайловских катакомбах. В годы Великой Отечественной войны в них скрывалась разведывательно-диверсионная группа под командованием Владимира Молодцова-Бадаева, нагнавшая много страху на пытавшихся хозяйничать в Одессе немцев и румын. Была организована череда громких боевых операций — таких, к примеру, как подрыв военной комендатуры, поднятой на воздух вместе с находившимися там румынскими генералами и офицерами числом в полторы сотни, или пуск под откос эшелона «Люкс», в котором ехало более двухсот высокопоставленных нацистских чиновников. Подобных акций было немало. В результате предательства Молодцов-Бадаев был схвачен сигуранцей на явочной квартире и казнен. Для нескольких поколений одесситов он оставался героем, отдавшим жизнь за их славный город.

Ни немецким и румынским оккупантам, ни тем более украинским коллаборационистам не под силу было покорить Одессу, сломить дух имперского города. «Ты одессит, Мишка, а это значит, что не страшны тебе ни горе, ни беда», — пелось в некогда популярной военной песне. Память о тех героических днях и после распада Советского Союза служила одесситам духовным оружием, помогавшим отбивать наскоки необандеровцев, стремившихся навязать Одессе свою мрачную идеологию. Подавляющее большинство горожан воспринимало сие стремление как абсурдное и не имеющее никаких перспектив. Так было вплоть до 2 мая 2014 года…

«Как, вы не были в Одессе?»

Активность последователей Бандеры в Одессе выглядела сюрреалистичной еще и потому, что в культурно-ментальном облике города у моря всегда весьма заметным был еврейский компонент. Всему миру известно, что нацизм в годы войны нанес евреям тяжелейший урон. Известно и то, что бандеровцы не только участвовали в массовых убийствах еврейского населения, но и активно брали на себя палаческие роли, как это было в Западной Украине или в Бабьем Яру под Киевом.

Нацистский террор настиг и одесских евреев. В начале 1941 года их численность равнялась 240 тысячам. Часть из них вступила в Красную Армию, часть была эвакуирована. Почти все остальные были уничтожены за время оккупации, и их казни не обошлись без участия бандеровских мясников. К моменту изгнания захватчиков из Одессы в апреле 1944 года евреев там фактически не осталось, не считая тех, кто выжил в катакомбах, спустившись туда для ведения партизанской борьбы.

После освобождения Одессы партизаны из катакомб вернулись в город. Начали возвращаться те, кто находился в эвакуации. С окончанием войны на одесских улицах появились фронтовики с орденами и медалями. Среди них были, конечно, и евреи. Однако достигнуть своей довоенной численности одесское еврейство уже не смогло.

В 1916 году Исаак Бабель написал рассказ, где утверждал, что «евреи составляют половину населения Одессы». Это утверждение если и расходилось с действительностью, то ненамного: по данным переписи 1926 года, доля евреев в общей численности одесского населения равнялась почти 37 процентам. Насчитывая более трети обитателей города, евреи, понятное дело, оказывали неотразимое влияние на его быт и нравы. Еврейское влияние отпечаталось в бесподобной одесской речи. Без евреев культурно-исторический портрет Одессы-мамы был бы таки неполным и ненастоящим.

До 1917 года основная часть одесских евреев жила компактно, занимая целые кварталы и улицы. Другая их часть, численностью поменьше, добившись результатов на предпринимательском поприще, на госслужбе, в городском самоуправлении (одесским евреям было предоставлено право в нем участвовать), селилась в престижных районах города. Бабель писал об этом: «В Одессе очень бедное и страдающее еврейское гетто и очень самодовольная буржуазия». Обитатели бедняцких кварталов Молдаванки и Пересыпи между собою говорили на иврите и идиш, а с остальной Одессой, в том числе и со многими евреями из фешенебельных домов, — на русском. В их русский вкраплялись слова из иврита и идиш. Многие из этих слов так и остались в лексиконе, ставшем среди одесситов почти общепринятым: «гвалт», «гешефт», «хохма», «балда», «шабаш» и другие. Со временем эти слова распространились по всей России и перетекли в разговорный язык даже тех, кто в Одессе ни разу не бывал.

Многие лексемы внедрялись в «одесский русский» из бедных, но очень жизнелюбивых слоев еврейской общины. В тех слоях, не изобиловавших любителями водить дружбу с полицией, помимо портных, сапожников, рыботорговцев, биндюжников обретались также контрабандисты, шулеры, фальшивомонетчики, содержатели притонов. Понятно, что и лексика, поставляемая теми слоями, зачастую имела «сниженную» семантическую нагрузку. Эту лексику стал активно использовать «блатной мир». «Ксива», «пацан», «фраер», «халява», «хаза», «кореш», «урла», «лох», «шухер», «шмон» — вся эта «музыка» пришла из иврита или идиш. Звучащие вроде бы по-русски «малина» и «мусор» являются не чем иным, как трансформированным ивритом — «мелуна» (ночлег) и «мосер» (доносчик, шпик).

Сей историко-лингвистический экскурс, разумеется, отнюдь не означает, что роль еврейской общины во взаимодействии с остальной Одессой сводилась только к тиражированию всех этих «халяв» и «малин». Среди еврейской интеллигенции было немало уважаемых одесситами врачей, фармацевтов, адвокатов, учителей, писателей, журналистов, живописцев, представителей иных почтенных профессий. На рубеже XIX–XX веков Одесса преклонялась перед педагогами местной консерватории, среди которых выделялся Петр Столярский, создавший всемирно известную скрипичную школу. В еврейских семьях всегда любили щемящие скрипичные переливы, и потому от желавших записать своих детей в классы Столярского не было отбоя. В те времена мелодичные гаммы разносились из одесских дворов с утра до вечера.

Из стен школы Столярского уже в советское время вышли такие уникальные виртуозы, как Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс. В этой школе к музыкальному творчеству приобщился и создатель советского джаза Лазарь Вайсбейн, получивший широкую известность под именем Леонида Утесова.

В Советском Союзе центром еврейской культурной жизни считалась именно Одесса, а не Москва, не Ленинград и тем более не Биробиджан. В одной одесской шутливой песенке есть слова: «Вы не были в Одессе? Какой же вы еврей?» При советской власти еврейский колорит Одессы в чем-то даже усилился, однако он по-прежнему уживался с русскими чертами ее культурного облика. Одесские евреи чувствовали себя в атмосфере русскоязычия и русской культуры достаточно комфортно.

Да, мы знаем, что в истории русско-еврейских отношений не все было гладко, и среди критиков традиционной России было немало евреев. Но ведь и сама та критика была неоднозначной. Иногда она была повторением штампов, пришедших из заграничной литературы. Иногда эту критику порождала нехватка сравнительных знаний о жизни в России и на Западе. К примеру, Исаак Бабель в одном из рассказов, написанных в годы Гражданской войны, жаловался: «Разве со стороны Бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы?» В 1927 году, приехав в Марсель и воочию понаблюдав за «сплошными французами», Бабель изменил взгляд на Россию, признавшись в письме приятелю: «Я отравлен Россией, скучаю по ней, только о России и думаю». И таких, как он, было немало.

После войны одесские евреи, несмотря на снижение их численности, по-прежнему вносили в жизнь города свой шарм, окрашенный тонами карнавального веселья. В ресторанах и на танцплощадках не кончалось ликование: «Ах, Одесса, веселенькое место»; «А Одесса веселится — шутки, смех во все концы»; «Одесса, Одесса, Одесса! Ты шуткой встречаешь меня. Одесса, ты Черного моря принцесса, я сразу влюбился в тебя…». В 70—80-е годы Одесса сделалась «кузницей кадров» для цеха эстрадных юмористов. На одесских подмостках, а затем и на сценах Питера и Москвы заискрились скетчи и репризы Михаила Жванецкого, Романа Карцева, Виктора Ильченко, одесских кэвээнщиков. Конечно, их «шутки юмора» могли кому-то нравиться, кому-то нет. Некоторые «афоризмы» Жванецкого наподобие: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы» — отдают пошловатой банальностью. Тем не менее одесские шутники-юмористы вовсю старались, и не случайно Одесса в Советском Союзе чуть ли не официально признавалась «столицей юмора».

Этот «титул» по инерции сохранялся за нею и после распада «Союза нерушимого». Однако тенденции, давшие о себе знать на Украине после обретения ею самостийного статуса, несли мало поводов для юмора и смеха. Исступленно-серьезные наследники Бандеры принялись распространять метастазы национализма, сеять ненависть. Росло их число, расширялась география их «воспроизводства» (главарь правосеков Ярош рос и воспитывался отнюдь не во Львове, а в Днепродзержинске). Атмосферу внутри украинского общества все чаще отравляли вербальные миазмы, исходящие от мизантропов, подобных бесноватому Тягнибоку, призвавшему «сознательных патриотов» стать решительными и «избавиться от москалей, жидов и прочей нечисти, которая топчет украинскую землю». На таком фоне многие одесские евреи, как и их собратья из других мест «незалежной», подали документы на выезд в Израиль. А что им оставалось делать? Ни Кравчук, ни Кучма палец о палец не ударили для пресечения становившихся регулярными всплесков необандеровских истерик. При Ющенко ультрарадикальные вопли сделались обычным делом, чертополох коричневых идей расцвел махровым цветом. Вот евреи и стали покидать Одессу: «Нашим детям не до смеха, и в груди клокочет эхо: надо ехать, надо ехать»…

Не все евреи уехали из Одессы. Некоторые остались с тем, чтобы внести свой посильный вклад в противодействие необандеровцам. А некоторые из оставшихся постарались адаптироваться к новым условиям. Один из них — стихотворец Борис Херсонский. Он публично сравнивает Россию с «аморфной и скользкой медузой, которая просто плывет и питается». В ее аморфном плавании Россия-медуза готова проглотить Одессу так же, как проглотила Крым: «А Одесса — город неплохой, у моря, вполне привлекательный проект для агрессивного расширяющегося государства. И поскольку российское население с большим энтузиазмом к этому относится, то мы не чувствуем себя в безопасности». Вот так: никакие необандеровцы, по Херсонскому, Одессе не угрожают, а все зло идет от российских «энтузиастов», мечтающих «проглотить Одессу». Ну что же, этот поэт неплохо-таки «адаптировался». В отличие от двух других поэтов из коренных одесситов — упомянутых выше Виктора Гунна и Вадима Негатурова…

Кто возьмет верх?

Когда я вместе с семейством приехал в Одессу во второй раз, мы сняли жилье в частном секторе, в десяти минутах ходьбы до моря. Согретый солнечными лучами пляж радовал нас мягким золотистым песком и относительной малолюдностью. По вечерам мы любовались желтой лунной дорожкой, переливающейся на тихих волнах. «Пахнет морем, и луна висит над самым Ланжероном, и каштаны тихо шепчутся с бульваром полусонным. Невесомо серебрится ночи южной панорама, спят фонтаны, занавесившись фруктовыми садами»…

Когда темнело, мы возвращались с моря в дом, и его хозяин по имени Виктор приглашал меня к столу, стоявшему возле участка с грушевыми деревьями. Вместе с Виктором столовались два работника, нанятых им для строительства мини-гостиницы. Гостиничный бизнес в частном секторе Одессы был тогда популярным «трендом». В 80-х Виктор, этнический украинец, служил в Афганистане. В наших застольных разговорах он был не чужд некоторой ностальгии по Советскому Союзу.

Отношения с Виктором у меня складывались как товарищеские, но был момент, немного смутивший меня. Одного из работников он как-то подчеркнуто снисходительно называл «Ваней», ну и я, когда мне потребовалось зачем-то обратиться к этому парню, без задней мысли назвал его так же. Тот ответил: «Я вообще-то не Ваня, а Игорь». Виктор рассмеялся, пояснив, что «Ванями» среди украинцев, оказывается, принято называть этнических русских. Тогда мне это показалось причудой самого Виктора, ибо для украинцев имя Иван тоже явно не чужое.

Вспомнился мне тот случай, когда я узнал, что во время погрома в Доме профсоюзов нацистские отморозки вопили, увеча сторонников федерализации: «Браты, мочимо Ванек!» А тогда, снимая комнату в доме ветерана Афганской войны Виктора Лещенко, я мог видеть лишь контуры тех культурно-этнических разделений, которые в конце концов привели к трагедии 2 мая 2014 года.

В 90-е и нулевые годы власти независимой Украины в силу нехватки соответствующих административных, финансовых и моральных ресурсов вопрос о немедленной и форсированной украинизации юга и востока страны не ставили. Киевские верхи полагали, что для начала нужно приучить юго-восточные регионы к мысли о том, «Украина — не Россия», как провозгласил Кучма в названии своего «бестселлера». Бытовая интерпретация кучмовского лозунга уклонялась в противопоставление украинцев как единственной титульной нации всем не украинцам, в первую очередь русским. Узаконивалась «мораль», оттесняющая русских в зону второсортности, предписывающая им статус «гостей», чуть ли не репатридов, неизвестно, как и зачем оказавшихся на земле «неньки Украины». Эпизод с Игорем-«Ваней» отражал именно этот «тренд», добравшийся и до Одессы.

Я не утверждаю, что названная тенденция контрастно разделила жителей солнечного города на две статусных части. Ситуация, касающаяся культурно-этнической самоидентификации одесситов, была и остается многослойной и неоднозначной. Среди одесситов до сих пор много тех, кто ментально связан либо с Новороссией, либо с Южной Россией, либо с Советским Союзом — то есть, если абстрагироваться от нюансов, — с русским миром. Среди них есть люди не только с русскими, но и с греческими, еврейскими, армянскими фамилиями. Есть, разумеется, и с украинскими.

Если употребить метафору Дмитрия Лабаури из его «донбасской» статьи в «Урале», то бойня в Доме профсоюзов для многих одесситов стала «кровавым плебисцитом», заставившим их по уму и чести разобраться с собственной идентичностью. 10 апреля нынешнего года сотни этих людей скандировали приехавшему в Одессу украинскому президенту Петру Порошенко: «Убийца! Фашизм не пройдет!» Это выглядело весомой заявкой на то, что русская Одесса не будет пугливо и малодушно прятаться по углам от нынешней киевской власти…

Киевские власти отвечают махровым враньем — то есть тем, в чем наловчились и, в общем-то, даже преуспели. В типографиях уже напечатаны учебники по истории, в которых черным по белому значится: 2 мая в Одессе местные сепаратисты, закрывшись в Доме профсоюзов, сами подожгли себя. Вот так пишется новейшая украинская история, такими вот методами формируется «современная, ориентированная на европейские ценности украинская нация»…

Что касается одесских украинцев, то кто-то из них до сих пор ощущает себя малороссом и носителем православных традиций, кто-то — потомком запорожских казаков, вместе с Хмельницким бившихся за присоединение к России. Ну а кто-то — «свидомым» украинцем, призванным положить душу за интересы «украинства». Эти «свидомые» пополняют «Правый сектор» и другие радикально-националистические группы. Среди коренных одесситов их по-прежнему не очень-то много, по крайней мере — пока.

Есть среди одесситов и те, кто не относится ни к русофилам, ни к украинофилам. Во-первых, это те евреи, болгары, греки или молдаване, кои оберегают свою этническую идентичность. Во-вторых, в спектре ментальных состояний представлен и местный локальный патриотизм — это когда люди, всю жизнь прожившие в Одессе, ощущают себя только одесситами и никем больше. В-третьих, в нынешние времена появились среди одесситов и люди с мироощущением идейных космополитов, не находящих ничего ценного или интересного в понятии «этничность».

То, что в Одессе убежденных русофилов больше, чем убежденных украинофилов, еще не значит, что все этнические русские находятся в жесткой оппозиции к нынешнему режиму. После распада СССР местные русские были немало обижены на Россию, ассоциируя ее с пьяным Ельциным, предавшим русских за рубежами РФ. В годы президентства Владимира Путина такие настроения несколько нивелировались, но отзвуки их все же остались. Некоторые из местных русских, в силу отсутствия твердых убеждений, под влиянием конъюнктуры способны качнуться хоть в ту, хоть в другую сторону. Отдельных из них тяга к мимикрии толкает к необандеровцам, перед которыми они изображают себя «щирыми патриотами», демонстрируют непримиримость к «врагам» — чаще всего к таким же русакам, «Ваням», какими являются сами.

Надо сказать, найдутся в Одессе и те, кто совсем никак не озабочен вопросом собственной самоидентификации или готов корректировать ее в зависимости от обстоятельств. Причинами могут быть не только приспособленчество и конформизм. Некоторые не задумываются над своей идентичностью лишь потому, что им просто некогда задумываться: они ведут трудную борьбу за элементарное выживание, за хлеб насущный.

В солнечной Одессе места под солнцем хватает не всем. Всесилие олигархии обернулось для нее, как и для всей Украины, невиданным социальным расслоением. Возникшая в незалежной державе социально-экономическая модель изначально была нацелена не на созидание и развитие, а на проедание советского промышленного наследия. Алчная украинская «элита» поделила между собой заводы и шахты, выжимая из них все до капли и почти не тратясь на их модернизацию: в постсоветское время доля инновационного производства на Украине ни разу не превысила 8 процентов. Выпрашиваемые Киевом якобы «на развитие» внешние кредиты быстро растворялись на счетах и в карманах все той же «элиты». Пока она наслаждалась легкостью своего бытия, экономика Украины чахла и загибалась. К 2014 году от промышленности, доставшейся Украине от Советского Союза, осталось менее четверти былых мощностей.

Рассыпание украинской экономики резко усилилось при Ющенко, антироссийская риторика которого ускорила разрыв кооперации между украинской и российской промышленностью. Продукция многих украинских предприятий экспортировалась только в Россию и никуда больше, поэтому уход с российского рынка означал их остановку. В 2013 году от специалистов Одесского института виноградарства и виноделия я узнал: объемы виноградарства в постсоветской Украине упали более чем наполовину и, чтобы меньше простаивать, украинские винкомбинаты фальсифицируют треть производимого ими вина. В крупной промышленности дела в 2013 году обстояли не намного лучше, ну а нынешняя ситуация в производственном секторе Украины просто катастрофична.

Результаты малоуспешной экономической политики «оранжевых» были видны еще в 2007 году. Тогда, прогуливаясь по Одесскому пассажирскому порту, мы удивлялись пустующему зданию морского вокзала с закрытыми билетными кассами. Действовало одно-единственное пассажирское судно, да и оно выходило в рейсы нерегулярно, тогда как в советское время базировавшийся в Одесском порту пассажирский флот был одним из крупнейших в Европе. В «оранжевые» годы через порт Одессы резко сократились и торговые перевозки. Большинство одесских моряков стали безработными. С голоду они не умирали, но все же их жизнь не была сладкой. Об этом я узнал от двух бывших моряков, в компании с которыми однажды жарил мидии на диком пляже между Ланжероном и Отрадой. Недостатка этого белкового деликатеса в черноморских водах никогда не было. В Одессе он доступен и обычным гражданам, и «бичам». И местным, и приезжим — в случае, если у них имеется маска для подводного плаванья. Если не имеется, тоже не беда. Вспоминаю то лето: «Чоловику, наловите нам великих (больших. — С.Р.) мидий!» — просили меня простодушно-веселые дивчины, приехавшие откуда-то из-под Тернополя. Пришлось «ловить» — как откажешь милым дамам?

Доступны мидии, конечно, и «денежной» публике, только она предпочитает заказывать их в прибрежных вечерних ресторанах, куда спускается из дорогих пансионатов или шикарных гостиниц. Безусловно, одесскими красотами — лазурным морем, ультрамариновым небом, белоснежными чайками — способны любоваться все, но социальная окраска этих красот может сильно различаться.

Президентство Ющенко не принесло Одессе благ. Одесситов возмущало тогда, что киевские власти заморозили реставрацию знаменитого и уникального Одесского оперного театра, своей архитектурой не уступающего даже Венской опере. Киев пообещал было деньги Одессе, но отдал их Львову на ремонт тамошнего оперного театра, который в них нуждался куда меньше, чем здание Одесской оперы. Вообще, старая Одесса в те годы выглядела не очень-то презентабельно. Строилась она в свое время из ракушечника, а этот материал имеет малую прочность, и фасады многих зданий выглядели сильно поизносившимися. Ремонтировать их никто не собирался. А в это самое время на южных окраинах Одессы как грибы вырастали особняки «швидких багатиив» — выходцев преимущественно из той части чиновной среды, где знают толк в распиловке бюджетных потоков.

В общем, рядовым одесситам не за что было уважать оранжевую власть. На фоне усиливающейся экономической деградации старания подвизавшихся в киевских кабинетах галицийских «миссионеров» начать новую волну украинизации Одессы проваливались в пустоту. Было предписано оформлять торговую рекламу строго по-украински, и в Одессе замелькали щиты с рекламой «стегенцев», «миючив засобив», «тютюну» и «справжней украинськой горилки». Однако газеты по-прежнему выходили на русском, русская речь слышалась и на одесских телеканалах. «Размовлять» Одесса упорно не желала.

Когда президентом Украины был выбран Виктор Янукович, украиноязычная экспансия в Одессе поутихла. При всей его невнятности и незадачливости Янукович хоть как-то откликался на культурно-языковые запросы Юго-Востока, признавая его право на свободный выбор языка. Одесса хотела оставаться Одессой, и ее горсовет дружно проголосовал за придание русскому статуса регионального языка. В 2013 году я увидел на улицах города эстетичные плакаты с профилем Пушкина, значком российского триколора и словами: «Одесса — первый город Украины, в котором русский язык получил статус регионального. Реализация государственной политики». Немалое количество щитов было украшено портретами русских писателей и поэтов. Портреты дополнялись цитатами, посвященными русскому языку. Так, рядом с портретом Александра Куприна стояли слова: «Язык — это история народа!»

Я рассматривал эти плакаты с приятным удивлением и понимал, какие приступы бешенства будят они у галичанских «просветителей». При этом я, конечно, и помыслить не мог о возможности того, что произошло в Доме профсоюзов через год.

Вспоминаю, как с балкона гостиницы я восхищался морской панорамой, открывавшейся в районе Аркадии. После этого садился на взятый в прокате велосипед и по прибрежной асфальтовой трассе мчался в парк Шевченко, чтобы постоять у вечного огня перед стелой-памятником неизвестному матросу, потом взглянуть на портовые пакгаузы, над которыми сверкали на солнце стрелы башенных кранов. Из соседнего кафе доносилась мелодия со словами: «Под южным солнцем мой город цветет, смеется, шутит и песни поет. Я пойду и послушаю южную речь: «Шо вы знаете? Надо Одессу беречь!»»

В мае 2014 года уберечь Одессу не удалось, и сейчас там уже нет былого веселья и шуток, не слышно залихватски-бойких или романтично-щемящих «куплетов старого замеса». Щиты, призывающие одесситов гордиться русским языком, давно разнесены вдребезги громилами из «Правого сектора».

Сумеет ли солнечный город освободиться из-под пресса необандеровской мизантропии? Вернет ли себе былой фасон, былую неповторимость? Надо надеяться, что вернет, ведь, как говорили когда-то одесситы, «Одесса — это не совсем город, это улыбка Бога»...

• Источник