Мой Чернобыль
В апреле 1986 года, то есть довольно давно, 36 лет тому назад, я был обычным 13-летним пацаном, учившимся в 6 классе. Как раз шла четвёртая четверть, и уже до жути хотелось поскорее разделаться с учёбой и уйти на летние каникулы.
Сам субботний день 26 апреля в подробностях я, кончено, не помню. Точнее, помню каким-то урывками, впрочем, дольно яркими. Когда с утра я спустился во двор, чтобы привычно погонять с ребятами мяч, то встретил соседей, что-то бурно обсуждавших возле подъезда. Оказалось, что один из них, сосед в первого этажа, заядлый рыбак, пару часов тому назад вернулся с рыбалки. А ездил он на своём стареньком советском мопеде, больше похожем на велик с бензобаком, не куда-нибудь, а на берег реки Припять, одного из притоков Днепра, что протекал как раз возле ЧАЭС.
Никто не был удивлён таким его вояжем, поскольку от Чернигова, где я тогда жил, по прямой (как летают птицы) до Чернобыльской стации километров 70, не более, а улов в тех местах, говорят, был и вправду знатный. Вот только в то утро с рыбалкой у него ничего не вышло.
Надобно сказать, что, как каждый уважающий себя рыбак, наш сосед делал всё основательно, загодя, и к месту лова отправился ещё в пятницу вечером, с ночёвкой, для того, чтобы проснувшись на утренней зорьке, приступить к любимому делу. Потому как именно с раннего утра лучшая поклёвка.
Вот от него-то мы тогда все и узнали о непонятном пожаре в районе атомной станции. Насколько близко он был к ней в момент взрыва, история умалчивает, но через какое-то время (два-три месяца) сосед скончался, как потом оказалось, от лучевой болезни. Видимо, в ту ночь, к несчастью, был где-то недалеко.
Собственно на этом мои воспоминания о 26 апреля 1986 года и заканчиваются. Кто ж знал тогда, что всё так серьёзно? Ну, пожар и пожар, мало ли. Да и по телеку ничего не сказали: в программе «Время» на первом канале Центрального телевидения, из которой граждане СССР узнавали самые важные новости — ни полслова.
Зато потом всё стало намного интереснее. Сначала слухи о загадочном происшествии на ЧАЭС стали расползаться со всех сторон: у кого-то муж — пожарный, у кого-то брат служит в милиции, а у кого-то мать работает в скорой помощи и так далее. Так, уже в начале предпраздничной недели все в городе знали, что в Чернобыле что-то рвануло. Но что именно, и насколько всё серьёзно — мало кто мог рассказать. Люди в погонах, по понятным причинам, не имели возможности распространяться о том, что им было известно, а остальные лишь строили домыслы. И только от медиков приходила первая угрожающая информация, и звучало загадочное слово «радиация».
Народ в абсолютном своём большинстве реагировал на всё как на пусть и страшную, но некую диковинку. Ну да, где-то там какая-то радиация, чёрт её знает, что это такое. У нас тут майские на носу, самый сезон для посадки картофеля, не до загадочных происшествий. Да и не объявлял же никто, что чего-то надо бояться.
В понедельник я снова пошёл в школу, шестым уроком в тот день была физика, а вот пятым, прямо перед ней, физкультура. Погода в тот год была чудная, не то, что нынче, и мы с одноклассниками гоняли в футбол на школьном стадионе. Переодеваться было лень и я, как и многие, пришёл на следующий урок в тех же кедах, в которых только что носился как угорелый по пыльному полю.
Слово за слово разговор с учителем на уроке зашёл о той самой радиации. Объяснить нам толком, что это такое, и как можно её увидеть, почувствовать или попробовать «на зуб», наша физичка так и не смогла. В результате достала из подсобки старый счётчик Гейгера, и принялась делать замеры на нашей одежде. Смеха ради я вызвался добровольцем и подставил по «лапку» счётчика свои кеды. Счётчик застрекотал как охрипший кузнечик. Испугавшись такой реакции прибора, учительница поспешила прекратить эксперимент, заявив, что счётчик неисправен. Но я навсегда запомнил, насколько сильно побледнело её лицо, когда она посмотрела на шкалу. Вечером того же дня в программе время прозвучало короткое на 18 секунд и без особых подробностей сообщение о пожаре на одном из энергоблоков ЧАЭС.
Затем наступило 1 мая: демонстрация, флажки, шарики, народные гулянии — все дела. Праздники никто отменять не стал, и никаких предупреждений о том, что не стоит бродить по улице без особой надобности и тем более копаться в огороде, не было. Лишь позже мы узнали, что в Киеве в этот момент народ осаждал железнодорожный вокзал, пытаясь уехать куда подальше. И только 14 мая, то есть почти через месяц после аварии, с обращением к советскому народу выступил Горбачёв. И вот тогда стало по-настоящему страшно. То, что потом началось, можно было бы даже (с некоторым допущением) охарактеризовать словом «паника».
Народ начал массово выезжать «прочь от Чернобыля», ну или, по крайней мере, вывозить детей. Меня и маму отец тоже отвёз на всё лето к бабушке в Казань, где я безвылазно проторчал на даче целых три месяца. Самое скучное лето моего детства. Сам же он вернулся в Чернигов, поскольку никаких отпусков в связи с форс-мажором никто никому не давал, и там вместе с моим дедом в перерыве между поездками на работу регулярно «боролся с радиацией» с помощью водки и красного креплёного. Ходили тогда упорные слухи, что алкоголь здорово помогает в борьбе с этой невидимой заразой. Других-то лекарств всё равно не было. Смешно, но я так до сих пор и не знаю, насколько тот слух соответствовал действительности.
В сентябре 1986-го занятия в школе продолжились. Нас, школьников, регулярно отправляли к врачу для проведения обследования щитовидной железы, а нескольких моих одноклассников даже положили в больницу. Но большинство обходилось какими-то витаминами и водным раствором йода. Йодированная соль в те времена была большим дефицитом, я даже не уверен, что она вообще тогда продавалась. И на долгое время авария на ЧАЭС стала темой номер один.
Из рассказов, которыми делились между собой учителя и ученики, я и узнал о том, как эвакуировали Припять (на этот раз город, а не речку), как выселили всех из 30-километровой зоны вокруг станции, как людям запрещалось брать с собой всё, кроме документов, денег и пары белья на первое время, как никто не говорил им, как долго это «первое время» продлится, и как многие только через несколько лет поняли, что это навсегда, как радиоактивное облако накрыло Киев, южные области Белоруссии и докатилось до Брянска, но в Чернигове, удивительным образом, было чисто. Всеведущие бабки связывали это с чудодейственными свойствами мощей святителя Феодосия Черниговского, похороненного в одном из местных храмов. Верить или не верить в чудеса — личный выбор каждого, но то, что Чернигов, сам город, остался эдаким белым пятном на карте радиационного заражения, вокруг которого всё было черным-черно, чистая правда.
Много лет спустя я побывал в Чернобыле, Припяти и даже в небольшом музее аварии, расположенном на самой станции. Видел «объект укрытие», тот самый саркофаг, которым обнесли разрушенный третий энергоблок ЧАЭС. Мой черниговский одноклассник, окончив киевский Иняз, попал на роботу в «ЧернобыльИнтерИнформ», специфическую такую контору при украинском аналоге российского МЧС, занимавшуюся приёмом иностранных гостей, в том числе и туристов, пожелавших побывать в Зоне.
Поездки эти, надо заметить, абсолютно безопасны. В воздухе уже давно никакой радиации нет, всё, что когда-то было, выпало осадками и «удобрило» местную почву. Поэтому продукты для сотрудников привозят исключительно с «большой земли», а огородничество, собирательство и даже рыбалка в Зоне под строжайшим запретом. Впрочем, не везде. 30-километровая зона, чтобы там ни думали многие, не представляет собой сплошного заражённого массива. Ветер в том апреле дул, куда хотел, и теперь в пределах режимного участка территории есть такие места, чистоте и экологии в которых позавидовала бы даже Грета Тунберг. Вот туда-то туристов и возят, так сказать, не пикник.
С одной такой тургруппой мой товарищ однажды прихватил и меня. Сказать, что увиденное произвело на меня впечатление — не сказать ничего. Я был просто ошеломлён. Припять — город призрак, готовая декорация для самых фантастических голливудских ужастиков. Но самое страшное впечатление произвела на меня бывшая средняя школа. Зайдя в здание и поднявшись на второй этаж, я попал в класс русского языка и литературы. На стенах всё ещё весели портреты наших великих — от Пушкина до Чехова, а на полу, среди разбросанных и перевёрнутых парт лежала стопка школьных тетрадей. Я подошёл и взял одну.
На обложке значилось: «тетрадь по русскому языку ученика 6-Б класса» и имя. Передо мной была тетрадка кого-то, кому в апреле 1986 года, как и мне тогда, было 13 лет, и он тоже учился в 6-м классе, и так же, как я, выполнял в ней задания и писал сочинения на тему «как я провёл...».
Незримая машина времени будто перенесла меня в прошлое. Вот только было оно странное, покорёженное и сильно подряхлевшее. Жуткая помесь Кинговских «Лангольеров» с «Портретом Дориана Грея» Оскара Уайльда. Со страниц старой чужой тетради, с портретов, ещё каким-то чудом оставшихся висеть на стене, с классной доски, с разбросанных стульев и парт на меня смотрело моё мёртвое детство...
Наверное, именно в этот момент я впервые ощутил, какого ужаса нам всем удалось избежать благодаря героизму ликвидаторов. Людей, до конца выполнивших свой долг, не задумываясь о последствиях лично для себя. И может быть именно поэтому, на черниговском городском кладбище, на «Аллее ликвидаторов», где похоронены пожарные, до сих пор всегда живые цветы.
