«Германия самоликвидация». Почему Меркель глуха к предостережениям Тило Саррацина?
Ангела Меркель вновь самонадеянно заявила, что не видит опасности в исламизации Европы."Мусульмане и их религия, ислам, являются частью нашей страны, поэтому я не вижу никакой исламизации Германии. Скорее я считаю, что это христианам необходимо более осознанно говорить о христианских ценностях и расширять знания о своей религии. (...) Я могу только повторить сказанное в моем новогоднем обращении: в сердцах тех, кто призывает к подобного рода демонстрациям, слишком много предрассудков, холода и даже ненависти. Я могу лишь посоветовать людям не поддаваться на эти призывы", - заявила Меркель.
Это слова Меркель двухдневной давности. Однако еще в 2009 году в Германии вышла книга, которая моментально сразу бестселлером. В русском переводе она распространяется как «Германия самоликвидация». Автор - Тило Саррацин, до 2010 года являвшийся членом совета директоров Немецкого федерального банка. После публикации книги в стране началась настоящая травля автора, в итоге он вынужден был уйти в отставку. Он в пух и прах разнес политику мультикультурализма и с цифрами на руках доказал, что политика Германии в отношении мусульманского населения ведет к деградации страны и, в конечном счете, упадку страны.
Тило Саррацин дотошно, со статистическими данными, привел читателям доказательство неэффективности политики мультикультурализма в Германии и в целом в Европе. Однако на родине он тут же был обвинен в расисме и нацизме.
Большой резонанс вызвали высказывания Саррацина о миграционной политике Германии, сделанные им в интервью журналу «Lettre International». Он сказал, что значительная часть арабских и турецких иммигрантов не может и даже не хочет стать частью немецкого общества: «Интеграция - это задача того, кто интегрируется. Я не обязан уважать того, кто ничего для этого не делает. Я вообще не обязан кого-то уважать, кто живёт за счет государства, отвергает это государство, не заботится должным образом об образовании своих детей и постоянно производит на свет маленьких "девочек-в-платках"». Саррацин высказался за более жёсткую миграционную политику по отношению к приезжим, кроме имеющих высокую квалификацию
Приводим вам лишь небольшой отрывок из книги. В конце текста вы найдете ссылку на он-лайн публикацию книги.
Ни в какие времена защита территории и регулирование притока населения не были второстепенными вопросами. Осложнения, возникающие вокруг них, часто грозили самой сути государств и обществ, оставляя глубокий отпечаток, и вновь и вновь сопровождались кровопролитиями и насилием.
В немецких СМИ это часто замалчивается. Вопросам иммиграции там грозят пальцем, занимая смехотворную позицию, которую лучше всего оха-рактеризовать стишком: «Пип, пип, всем молчать, у нас тут тишь и благодать». Такая позиция настолько же внеисторична, насколько и неразумна. Тем более достойно сожаления, что немецкие политические классы позволяют голосам из СМИ диктовать себе позицию по отношению к вопросам миграции. Тем самым они рискуют отдалиться как от ядра проблемы, так и от народа. В других европейских странах положение не намного лучше. Растущий приток людей в правые популистские организации во многих европейских странах или, например, референдум по допустимости минаретов, проведённый в Швейцарии, — это следствия внеисторичной, наивной и оппортунистической государственной миграционной политики в Европе.
Крупные миграционные движения редко протекают бескровно, разве что иммигранты поселяются на необжитой территории. Но таких территорий уже не осталось из-за стремительного роста населения. Сегодня невозможно и на самую малость уменьшить проблему населения Африки или Ближнего Востока, даже приняв в Европу 100 или 200 млн мигрантов. «Ключевой проблемой будущего остаётся прирост населения. Чтобы не нарушить равновесие в мире, каждый народ должен соизмерять своё население с несущей ёмкостью собственной страны. В перенаселённом мире размножение не может быть аргументом для захвата чужих земель». Естественное сокращение населения в стране или группе стран не может быть основанием для морального или политического оправдания иммиграции и захвата этих земель. Территориальный принцип — неприкосновенная составная часть государственного суверенитета, и его соблюдение выполняет миротворческую функцию.
С конца 1950-х гг. до 1973 г. Федеративная Республика Германия приняла к себе миллионы «гастарбайтеров». К моменту «прекращения вербовки» в 1973 г. их число составляло около 2,6 млн. Уже с конца 1960-х гг. многим гастарбайтерам было позволено забрать к себе семьи. Правда, здесь модели поведения были весьма различны. Так, из 2 млн итальянских гастарбайтеров, нанятых до 1973 г., большинство через несколько лет вернулись на родину. Сегодня в Германии живёт около 550 тыс. итальянцев. А из 750 тыс. турок, которые тоже были наняты до 1973 г., большинство остались в Германии и перевезли к себе семьи. Сегодня в Германии живёт около 3 млн человек турецкого происхождения. Их доля в рождаемости в два раза выше, чем их доля в населении, и она продолжает увеличиваться.
Приток мигрантов из Восточной и Южной Европы вот уже несколько лет как утих. Южноевропейские иммигранты хорошо интегрируются, если решают остаться в Германии. Почти 4 млн въехавших переселенцев из бывшего Советского Союза после начальных трудностей очень хорошо прогрессируют в интеграции, их успехи в образовании выше среднего. То же самое касается других мигрантов из восточноевропейских стран. Они по-настоящему обогатили рынок труда и оживили образование.
Многие немцы охотно впадают в иллюзию, что миграция может решить какую-нибудь из наших демографических проблем и что, может, даже удастся привлечь большое число квалифицированных мигрантов. Притом что таковых — и это относится ко всей Европе — либо вовсе нет, либо они предпочитают уехать в англоязычную страну. Для Германии и Европы реальной опцией остаётся только пополнение из Северной Африки и Ближнего Востока — а насколько оно желательно, мы увидим.
Всегда считается, что работающие должны платить за тех, кто не работает: в 2007 г. в Германии на 100 человек с преобладающим доходом от работы по найму приходилось 68,7 человека, живущих на пенсию или социальные выплаты. Для людей без миграционной истории соотношение составляло 70,6%. Итак, мигранты, несмотря на их существенно более благоприятную возрастную структуру, согласно этой пропорции вряд ли принесут стране демографическое облегчение.
Надёжный эмпирический и статистический анализ возможного вклада гастарбайтеров и их семей в благосостояние Германии в настоящем или будущем отсутствует. В отношении итальянцев, испанцев и португальцев этот вклад можно считать положительным, поскольку их семьи воссоединялись реже и большинство из них позже вернулись к себе на родину. Для турок и марокканцев была характерна обратная тенденция. Слишком велика диспропорция между числом изначальных гастарбайтеров и вызванным затем притоком членов больших семейств, стремящихся к воссоединению.
Мигранты мусульманского происхождения
Проблематика притока и интеграции, которая заслуживает обсуждения и не улаживается со временем сама собой, существует сегодня в Германии исключительно с мигрантами из Турции, из стран Африки, Ближнего и Среднего Востока, которые более чем на 95% исповедуют ислам. Но политика интеграции по отношению к такому положению дел во многом слепа, как доказывает отчёт «Интеграция в Германии», выполненный по заказу Федерального правительства.
Отчёт Федерального правительства по интеграции за 2009 г. осторожно касается проблем в общих чертах и явно силится преуменьшить опасность. Особенно отчётливо это видно по показателям зависимости миграции от социальных трансфертов, а также касающимся криминалитета. Эти данные совершенно размыты, поскольку опрос ведётся среди миграционного населения в целом, а не дифференцированно по группам. Также недостаёт показаний по репродуктивности различных мигрантских групп и связанных с этим демографических включений.
Согласно микропереписи 2007 г. в Германии живёт 15,4 млн человек с миграционной историей. Из них на граждан Евросоюза приходится 3,7 млн, на области происхождения Босния и Герцеговина, Турция, Ближний и Средний Восток, а также на Африку приходится 4 млн. Мигранты из этих областей происхождения далее будут называться мусульманскими мигрантами. Очень высокое число детей в этой группе указывает на то, что среди мигрантов с недостаточными либо недостоверными данными мусульмане представлены намного выше среднего. Итак, число мусульманских мигрантов в Германии может составлять 6–7 млн.
Средний возраст мусульманских мигрантов меньше 30 лет, в то время как средний возраст автохтонного немецкого населения — около 45 лет. Доля мусульман в населении младше 15 лет составляет сегодня уже 10%, доля их рождаемости ещё выше, причём намного. Если принять во внимание проблематику идентификации, то цифры соответственно повышаются.
Итак, из добрых 15 млн людей с миграционной историей в Германии 25–45% — выходцы из мусульманских стран. Но в этой группе 70–80% всех проблем мигрантов происходят в области образования, рынка труда, трансфертных выплат и криминалитета. Сваливание всех мигрантов в одну кучу в статистике отчёта Федерального правительства способно ввести в заблуждение, поскольку преувеличивает проблемы более успешных групп мигрантов либо переводит проблемы туда, где их вовсе нет. Вместе с тем это отражение преуменьшает опасность специфических проблем интеграции, которые связаны с миграцией из мусульманских стран. Ещё более выражено то, что по сравнению с другими мигрантскими группами мусульмане в Германии не принимают активного участия в рынке труда, успехи в образовании у них ниже среднего, а квота получателей трансфертных выплат — выше среднего, равно как и участие в преступной деятельности, связанной с насилием.
Надежда на то, что интеграция мусульманских мигрантов, измеренная по образованию, присутствию на рынке труда и уровню владения немецким языком, с годами будет прогрессировать, не оправдалась. Степень интеграции и готовность к ней, кажется, наоборот, понизились. Причины для этого — недостаточные успехи мусульман в системе образования и занятости, весьма значительный приток с родины, связанный с воссоединением семей, но также и сильная фиксация на родной культуре.
Повсюду в Европе поначалу исходили — по прошествии времени это кажется наивным — из того, что эти мигранты будут разделять западно-европейскую систему ценностей: демократию, культурную и религиозную свободу, индивидуальное стремление к благосостоянию и самореализации, и что различия сотрутся через два, самое позднее через три поколения. Этого не произошло, напротив: среди въехавших мусульман и их потомства усиливается тенденция культурной и пространственной самоизоляции. Европейская социальная система не способствовала интеграции в рынок труда и облегчала возможность оставаться среди своих — за счёт европейских социальных касс. Традиционная авторитарная структура семьи осталась неприкосновенной. Социальное давление на девочек и женщин, принуждающее их носить головные платки, покрывала и одеваться традиционно, нарастало, и наглядное отграничение от общественного большинства проступало всё отчётливее. Это привело к тому, что во всех затронутых европейских странах росла агрессия автохтонного большинства населения против этой чуждой группы, которая получала социальную поддержку в размерах выше среднего. Пауль Шеффер своей статьёй «Мультикультурная драма» развязал в 2000 г. дискуссию о мусульманских мигрантах в Голландии. «Миграция, которую мы переживаем сейчас, не сделала наши общества более открытыми во многих отношениях. Из-за традиционных взглядов, которые приносят с собой многие мигранты, вдруг опять начали обсуждаться вопросы, касающиеся положения женщины, а право на свободное выражение мнений опять оспаривается. Мы с чего-то вдруг опять заговорили о богохульстве и о запрете отпадения от веры. И хотя речь при этом идёт о взглядах, знакомых нам из нашего исторического прошлого, какой же это прогресс, если мы вынуждены заново повторять эмансипацию, уже пройденную нами пятьдесят лет назад».
Миллионы женщин, живущих рядом с нами, подвергаются социальному давлению их религии и культуры, испытывая принуждение к соблюдению предписаний в одежде, которые унижают их человеческое достоинство, а их семьи чинят им препятствия в профессиональном и личностном развитии.
Всё это, собственно, нам без надобности. Экономически мы не нуждаемся в мусульманской миграции в Европу. В любой стране мусульманские мигранты по причине их низкого участия в производительном труде и их высокой зависимости от социальных пособий обходятся государственной казне дороже, чем их вклад в экономический прибавочный продукт. В аспекте культуры и цивилизации та картина общества и система ценностей, которую они представляют, означает регресс. Демографически большая фертильность мусульманских мигрантов в перспективе представляет собой угрозу для культурного и цивилизационного равновесия в стареющей Европе.
Те, кто высказывает это со всей определённостью, обнаруживают себя во враждебном окружении, где упрёк в «исламофобии» — ещё самый щадящий. И хотя кажется, что в немецкой политике растёт осознание того, что исламу присущи проблематичные силы, эта тема до сих пор продолжает отпугивать. «Исламу добро пожаловать, исламизму — нет», — сказал министр внутренних дел Томас де Майзьер в своей первой парламентской речи после вступления в должность. Ему следовало бы разок побеседовать с премьер-министром Турции Эрдоганом, который заявил в 2008 г.: «Не бывает ислама и исламизма. Есть только ислам. Кто говорит другое, тот оскорбляет ислам».
К сожалению, бесспорно то, что среди многих частью неоднозначных, частью противоречивых течений ислама доминирует образ общества, в котором отделение государства от религии во многом ещё не наступило, рав-ноправия полов почти не существует, а устаревшие формы жизни благоприятствуют дальнейшему размножению и без того молодого общества, в том числе в мигрантской среде, да и в целом существует огромная культурная разница между нашими формами жизни.
У большинства исламистских направлений веры тот процесс общественного развития, который различные направления христианства, как правило, прошли за последние 500 лет, ещё впереди. Как наглядно описывает Абдель-вахаб Меддеб, французский критик ислама, имеющий тунисское происхождение, были и в исламе те начала секуляризации, которые в христианстве, в конце концов, возобладали, но они так и не развились, а всё больше вытеснялись в последние десятилетия фундаменталистскими течениями веры.
Западный взгляд не может различить, к какому исламу принадлежит та или иная часть из 15–17 млн мусульман Европы. Вряд ли кто-то знает, что проповедуется в мечетях. Фактически речь идёт об очень обособленной религии и культуре, приверженцы которой вряд ли интересуются окружающей их западной цивилизацией, разве что в качестве источника материальных пособий.
Показательно, что в Турции старым оседлым христианским общинам отказывают в строительстве новых церквей. Высшие церковные учебные заведения были закрыты ещё 30 лет назад, и их открытие по-прежнему находится под запретом. Малая Азия раннего Средневековья была сугубо христианской, и накануне Первой мировой войны 25% сегодняшней Турции всё ещё были христиане. Эта доля сократилась до 0,2% с момента геноцида 1,5 млн армян и многих сотен тысяч ассирийцев, говорящих на арамейском языке, в Первую мировую войну, равно как и массовое изгнание 1,5 млн православных греков после Первой мировой войны.
На основании того факта, что ислам в преобладающем большинстве своих течений отказывается от просвещения и отвергает плюрализм, он не может мыслиться без исламизма и терроризма, хотя 95% мусульман миролюбивы. Переходы размыты, идеологии слишком сильны, а плотность насильственных и террористических событий слишком велика.
Мусульмане в Германии и остальной Европе подвержены культурному и религиозному влиянию, которое скрыто от наших глаз и которым мы тем более не можем управлять. Мы терпим рост культурно отличного от нас меньшинства, укоренение которого в секулярном обществе недостаточно, оно не обладает нашим масштабом толерантности и плодится сильнее, чем общество, принявшее его к себе. Нам нельзя закрывать глаза на противоречивые движения в исламском мире и на тенденцию к распространению радикализации, которая, кстати, не имеет ничего общего с бедностью и необразованностью, что нам вновь и вновь пытаются внушить. История исламского терроризма всё больше показывает, что как раз образованные молодые мужчины из благополучных мусульманских семей, с учётом того, что становится всё больше обращённых в эту веру из европейских стран, особенно восприимчивы к радикальным позициям вплоть до пособничества террору. Террористы и убийцы приходят вовсе не из параллельного общества, а, скорее, из буржуазных образованных слоёв, где обращение к исламизму представляет собой романтический поиск своих предполагаемых корней, но традиции его поняты ложно, поскольку в исламизме однозначность (и тем самым радикальность) заступает на место традиционной исламской двусмысленности. В остальном Кермани не оспаривает тот факт, что исламистские и потенциально террористские тенденции во всём исламском мире нарастают. Это подтверждает статистика: насилие и террор из исламистского угла по всему миру не убывает, а увеличивается. В 2009 г. в США было столько террористических актов и покушений на убийство, как ни в каком другом году со времени 11 сентября 2001 г.
Нечёткая разделительная линия между исламом и радикализмом, фундаментализмом и насилием, высокая фертильность мусульманских мигрантов и подавление женщин, которое многих отталкивает, — всё это подготавливает немусульманскому населению лишние заботы и вызывает рост отторжения исламской миграции не только в Германии, но и по всей Европе. Эти заботы и тревоги, оправданные или нет, подвергаются доносительству под клеймом «исламофобии» — понятие, которое охотно приводят наряду с «расизмом» и «антисемитизмом»47. Это должно произвести эффект запугивания. Турецкий премьер-министр Эрдоган использует это слово особенно часто, и это ему ещё аукнется.
Охотно приводимое сравнение «антисемитизма» и «исламофобии» оставляет без внимания то, что антисемитизм зиждется на «истерических страхах, выдумках, проекциях и чувстве зависти», а «исламофобия» — нет, ибо террористические атаки, «убийства чести», бешенство Талибана, браки детей в Саудовской Аравии, побивание камнями неверных жён и повешение гомосексуалистов — всё это реальность. Практикующееся насилие, как и необузданный, агрессивный тон, который уже закрепился в отношении критиков некоторых форм проявлений ислама, действуют угрожающе и уже скрытым образом повлияли на откровенность всего европейского климата выражения мнений.
В Германии целая армия уполномоченных по интеграции, исследователей ислама, социологов, политологов, представителей объединений и ещё масса наивных политиков интенсивно и не покладая рук работают над сглаживанием острых углов, самоуспокоением, самообманом и отрицанием проблем.
В принципе ислам по сей день имеет негативное отношение к запад-ноевропейскому модерну. Экономическая и цивилизационная отсталость исламского мира с начала Нового времени была причиной нарциссической обиды в исламистских ведущих слоях, о чём писал В. С. Найпауль в своей книге «Исламское странствие». Отдалённость арабского мира от западно-европейской культуры показывает себя хотя бы в том, что с самого зарождения ислама и по сей день на арабский язык переведено меньше книг, чем за один год переводится в наши дни на испанский. То, что самые высокие в мире небоскрёбы, профинансированные нефтяными магнатами, стоят теперь не в Нью-Йорке, а в песках пустыни, может служить утешением лишь очень наивным душам.
Тревогу внушает то, что проблема мусульманских мигрантов, выражающаяся в недостаточном участии в рынке труда и в высокой зависимости от трансфертных выплат, сохраняется и во втором, и в третьем поколениях, то есть как бы наследуется, и сравнение аттестатов 26–35-летних показывает: в этой возрастной группе немецкие репатрианты из бывшего СССР имеют профиль квалификации, почти соответствующий профилю немцев без миграционной истории. Не имеют профессионального аттестата 12% немцев без миграционной истории и 14% репатриантов из СССР, а 20% и соответственно 17% имеют высшее образование. Напротив, 54% турецких граждан в этой возрастной группе не имеют какой-либо специальности и лишь 2% имеют высшее образование. Но и у немцев турецкого происхождения в этой возрастной группе ситуация плохая. Не имеют специальности 33% и только 10% имеют высшее образование. Тем самым они оказываются позади прочих иностранцев.
Показательно, что религиозные установки этих мигрантов очень сильны. 50% получателей социальных трансфертов с происхождением из Турции и остального мира заявляют, что для них следование религиозным предписаниям важно и на работе. Среди турецких женщин 15% декларируют, что по религиозным соображениям не хотят отказываться от предписанного вида одежды даже в том случае, если «нейтральная» одежда являлась бы условием приёма на работу.
Показательна следующая ссылка: «У немцев без миграционной истории, получающих пособие по Кодексу социального права SGB II, сведения о сравнительно сильной религиозной принадлежности, влияющей на поведение на работе, положительно сказываются на вероятности приёма на работу и прекращении получения пособий, и наоборот, отрицательно у нуждающихся в помощи с турецкой миграционной историей». Это означает, что прочная религиозно-христианская ориентация усиливает волю к профессиональным достижениям и интеграции в рынок труда, тогда как сильная религиозно-мусульманская ориентация, скорее, тормозит волю к интеграции и труду.
Некла Келек обескуражена результатами интеграции турок: «У них самая высокая квота бросивших школу, самая малая доля в числе абитуриентов, большинство людей без профессионального обучения, самая малая квота трудящихся и самостоятельных. Поскольку именно эта группа увеличивается сильнее, чем другие иммигранты, в то время как большинство общества (пока ещё большинство) стремительно сокращается, их недостаточная интеграция становится центральной проблемой всего общества. Если сложившийся ход дел не остановить, произойдёт “обрушение культуры”, как пишет демограф Гервиг Бирг».
Из живущих в Германии людей с мусульманской миграционной историей 30% вообще не заканчивают школу и лишь 14% имеют аттестат зрелости. Среди них 27% людей с турецкой миграционной историей не заканчивают школу и 8% имеют аттестат зрелости; если у них нет собственного опыта миграции, то 9% не заканчивают школу и 12% добиваются аттестата зрелости. Тем самым они намного отстают от своих ровесников-немцев, из которых школу не заканчивают 1,6%, а аттестат зрелости получают 34%.
Низкие шансы на хорошо оплачиваемую работу, связанные с низкой квалификацией, вызывают в социальной системе вторичный эффект: карьера в качестве получателя трансфертных пособий становится тем привлекательнее, чем меньше шансы на рынке труда. Преобладающие у мусульманских мигрантов большие семьи выигрывают от того, что объём социальных пособий, в отличие от заработной платы, растёт вместе с числом членов домохозяйства.
Дискриминация как причина недостаточного успеха мусульманских мигрантов в системе образования и системе занятости исключается, ибо другие группы мигрантов, которые, прибыв с Дальнего Востока или из Индии, выглядят, скорее, ещё более чужеродно, чем турки и арабы, но экзамены сдают частично даже лучше, чем немцы. Относительную неудачу вряд ли можно также списать на врождённые способности и одарённость, ибо это касается мусульманских мигрантов различного происхождения. Загадку задаёт также то, почему прогресс во втором и третьем поколениях, если он вообще наступает, у мусульманских мигрантов заметно меньше, чем у других групп с миграционной историей.
Интересны наблюдаемые в Великобритании различия между разными мигрантами из бывшей британской колонии Индии: индийские школьники в Англии сдают экзамены вдвое лучше, чем пакистанские. Школьники с Дальнего Востока в успеваемости оставляют далеко позади себя всех, в том числе и британцев. Но между индийцами и пакистанцами нет другого различия, кроме того, что пакистанцы имеют культурно-исламский фон.
Во Францию въезжали несколькими партиями поляки, евреи, китайцы и вьетнамцы. Они добивались экономического успеха, без проблем интегрировались и постепенно сплавлялись с обществом большинства, не прибегая когда бы то ни было к государственной помощи. Совсем другие проблемы у Франции с арабскими мигрантами, особенно из Алжира.
Различия в культурном формировании не являются чем-то оскорбительным. Надо просто видеть их, и нельзя их замалчивать. К этому как раз склонны немцы, и именно интеллектуалы среди них по сей день так и не заметили, насколько сильно они сами отличаются, к примеру, от итальянцев и насколько устойчиво продолжают действовать даже эти минимальные по сравнению с мусульманами различия.
К культурным различиям и связанным с ними ритуалам отграничения принадлежит и склонность к насилию, которая особенно отмечается в молодёжной среде с мусульманской миграционной историей. Молодые немцы, которые не нападают, а лишь защищаются, считаются слабаками. В Бонне, в обычно мирном районе Бад-Годесберг привлекли общественное внимание систематические нападения подростков-мигрантов на гимназистов. Местное футбольное спортивное общество жаловалось, что его модель интеграции торпедировалась сирийским клубом, который переманивал к себе молодых арабов, и там всё им сходило с рук. Когда один молодой марокканец, внешне неотличимый от немца, попал в лапы насильников и заговорил с ними по-арабски, те его даже не поняли. Совершенно очевидно, что часть этой молодёжи за прошедшее время очутилась в языковом отношении в Нигде. Их интеграционные шансы это не повышает.
И ведь Бонн не исключение, в Дуйсбург-Марксло, в Эссен-Катернберге, в Мюнхен-Хазенбергле, в Берлин-Нойкёльне и во многих сотнях мест Германии, где наблюдается особенно большое скопление мусульманских мигрантов, всё идёт точно так же.
Показателен факт. Первые волны беженцев бедности из стран Африки, Ближнего и Центрального Востока были ошеломлены встречей с Европой. Политика в Норвегии, например, была тогда настолько либеральной, что не имела тюрем для подростков и поэтому не знала, куда девать в Осло разбойные банды драчливых юных арабов.
Насилие молодёжных банд направлено не только против немцев. Турецкая женщина-коммерсант во время посещения её фирмы откровенно признаётся: «Господин бургомистр, когда стемнеет, я уже не еду по Зонненаллее: боюсь арабов».
Некла Келек критикует левых и либеральных мультикультуралистов: «Под знаком толерантности они отстаивали “особенности” турецко-мусульманского общества в Германии и тем самым поощряли самоизоляцию мигрантов». Эти особенности представляют собой «нетерпимость и повседневные отношения насилия», которые невозможно принять просто как составную часть «другого культурного контекста». Тем самым мультикультуралисты оказали бы медвежью услугу просвещению. «Права человека, основные права неделимы и не относительны в разных культурах... Пока немецкое общество по-настоящему не осознало это своё ядро идентичности и не готово наступательно защищать его, интеграции не получится».
Заявление достаточно решительное, но Некла Келек не останавливается на этом и подливает масла в огонь: «Правда, я сомневаюсь, что большинство живущих в Германии турок действительно хотело бы интеграции — их преобладающее поведение говорит, скорее, об обратном. Большинство не читает немецких газет и тем более немецких книг. Большинство смотрит исключительно турецкое телевидение, делает покупки в турецких лавках и не имеет с немцами никаких личных контактов. Страна, в которой они живут, чужая им и останется чужой». В этом отношении их, по мнению Келек, укрепляют турецкие институции, газеты, религиозные объединения — из убеждения ли, из страха ли потерять рычаги влияния на живущих здесь турок.
Для меня важно, чтобы Европа сохраняла свою идентичность как западноевропейская земля, а Германия сохраняла себя как страна немецкого языка, будучи европейской страной, объединённой с окружающими её французами, голландцами, датчанами, поляками и другими, но — с немецкой традицией. Эта Европа наших отчизн — секулярна, демократична, и она уважает права человека.
Если уж происходит иммиграция, то мигранты должны либо соответствовать этому профилю, либо приспособиться к нему в ходе интеграции. Я хотел бы, чтобы и мои праправнуки через 100 лет всё ещё могли жить в Германии, если они этого захотят. Я не хотел бы, чтобы страна моих внуков и правнуков была преимущественно мусульманской, чтобы в ней повсюду говорили по-турецки и по-арабски, женщины носили головные платки, а ритм дня определялся призывами муэдзина. Если мне захочется всё это ощутить, я устрою себе поездку в отпуск на Восток.
Что делать?
Во многих ответах на вопрос, как улучшить интеграцию мусульманских мигрантов, как повысить их участие в наёмном труде и уменьшить зависимость от социальных трансфертов, на первом плане стоит триада: язык, воспитание детей в раннем возрасте и образование. И так будет всегда. Но остаётся открытым вопрос: почему мигрантам из мусульманских стран интеграция даётся настолько труднее, чем другим мигрантским группам. Различные варианты объяснения — культурная матрица, брачное поведение, нижний слой — здесь уже обсуждались. Что бы ни предпринималось против этого, основное условие сводится к следующему: социально-психологический климат принимающего общества должен сообщать мигрантам ясную позицию своих ожиданий. Такие ожидания одновременно являются и лучшей «культурой гостеприимства», выражаясь излюбленным языком представителей мусульманских объединений. С этим в последние десятилетия дело не ладилось. Суть должна быть следующей.
Тем, кто уже здесь и имеет легальный статус пребывания, — добро пожаловать. Но мы ожидаем от вас, что вы выучите язык, будете содержать себя, зарабатывая своим трудом, что у вас будет определённое честолюбие в отношении образования ваших детей, что вы приспособите свои обычаи и обряды к Германии и что со временем станете немцами — если не вы, то, самое позднее, ваши дети. Если вы исповедуете ислам — хорошо. На это у вас есть такое же право и такие же обязанности, как и у немцев, будь они евангелисты, католики или язычники. Но мы не хотим национальных меньшинств. Тот, кто хочет оставаться турком или арабом и желает того же для своих детей, тому будет лучше в стране его происхождения. А тот, кого в первую очередь интересуют блага немецкой социальной системы, того мы и вовсе не хотим у себя видеть.
Представители мусульманских объединений, естественно, понимают нашу «культуру гостеприимства» несколько иначе. Они хотят, чтобы мы жалели мусульманских мигрантов из-за тяжкого бремени их жизни в Германии и чтобы мы чувствовали себя виноватыми, поскольку нам здесь живётся гораздо легче. Нам бы этого не хотелось. Мы желаем для Германии ясной культуры ожидания, в которой интеграция является для мигрантов первейшим долгом. Сторонники «культуры гостеприимства» понимают интеграцию, напротив, как долг, взыскиваемый с принимающей стороны. Для них типично выражение: «Они должны встречать нас там, где мы стоим». Но это абсурд! Никто не «встречал» немцев, итальянцев, поляков, евреев, приезжавших в США, разве что родственники на пирсе в Нью-Йорке или на вокзале в Чикаго.
У нас же получается так, что никто не обязан интегрироваться. Достаточно того, что кто-нибудь заполнит мигранту заявление на основное обеспечение и поможет найти жильё. Интеграция, которая в классических странах иммиграции была вынужденной из-за активного участия в трудовой жизни, для мусульманских мигрантов в Германии становится роскошью, которую можно себе позволить, но никто к ней не обязывает.
В этом пункте необходимо что-то менять. Нельзя также допускать, чтобы дорога в немецкое социальное государство была возможна без «дорожной пошлины». Ясно выраженная установка, что мигранты обязаны исполнить долг интеграции, должна укорениться во всём обществе. Она должна находить своё выражение в дружелюбии, а также твёрдости и абсолютной однозначности — на всех уровнях, где происходит контакт с мигрантами. Эту позицию должны в равной мере выражать не только вербально, но и путём конкретных действий — консультант социальной службы, воспитательница детского учреждения и учитель в школе.
Помощь предоставляться должна. Но она должна иметь однозначно требовательный характер. Там, где требования не будут приняты и где, возможно, будут нарушены даже предписания закона, финансовые последствия должны быть незамедлительными и однозначными.
Для детей, начиная с 3-го года жизни, обязательно посещение детского сада. Полнодневный детский сад становится постоянной услугой. Обиходный язык в детском саду — немецкий, за этим следят воспитательницы. Центром тяжести работы в детском саду является речь, там много читают вслух. При отсутствии без уважительной причины основное обеспечение для ребёнка снижается соразмерно доле питания в детском саду. Эти вычеты пересчитываются по дням. Точно так же происходит и в школе. Полнодневная школа становится обычной формой обучения. Участие в дополнительных занятиях по выполнению домашнего задания обязательно для тех школьников, которые не отвечают стандарту знаний в удовлетворительном объёме. Нет никаких освобождений от определённых дисциплин по религиозным соображениям — например, от физкультуры и биологии. Как и во Франции, ношение головного платка в школе запрещено. Введение школьной формы предоставлено на выбор школы.
• Для приобретения гражданства страны ужесточается требование знания языка. Требования тестов по языку для прибывающих брачных партнёров повышаются. Эти тесты будут настроены на фактическую способность понимания в ситуациях повседневности. Воссоединение семей становится возможно только в том случае, если проживающий в Германии супруг в предыдущие три года обеспечивал себя сам, не прибегая к пособиям основного обеспечения. Прибывающий в Германию супруг в течение 10 лет не имеет права претендовать на основное обеспечение.
• Для дальнейшей иммиграции действуют чрезвычайно ограничительные условия, которые в принципе смогут исполнить лишь специалисты на верхнем конце шкалы квалификации. Тот, кто соответствует условиям квалификации, — а эти условия обсуждаются в Германии под ключевым словом «Greencard», — может, разумеется, приехать и из мусульманской страны. За приём и приют нелегалов устанавливаются чувствительные денежные штрафы, зависящие от доходов, которые приведут также к сокращению основного обеспечения. Биометрический паспорт, защищённый от подделки, закрепляет статус пребывания. Все, кто не является гражданином Германии, вводятся в центральный федеральный банк данных.
Цель предложенного здесь пакета мер состоит в том, чтобы улучшить и ускорить интеграцию тех, кто уже въехал в страну, а в остальном прекратить дальнейшую иммиграцию в Германию, за исключением высококвалифицированных экспертов. Все эти меры прагматичны, разумны и умеренны, но вместе с тем они вызывают ожесточённый отпор. Немецкое социальное право и право пребывания должны быть соответствующим образом изменены. Но это возможно лишь тогда, когда возобладает политический консенсус. В таких основополагающих политических вопросах нет ничего глупее ссылок на то, что, мол, некоторые вещи невозможны на правовых основаниях. Однако что разумно, то всегда возможно. Основной закон меняли и по гораздо более незначительным поводам.
Почему этот вопрос настолько значим? Потому что речь идёт о том, хотим ли мы сохранить основные черты нашей культуры, нашей идентичности и нашего жизненного пути и передать их своим потомкам — или мы хотим организовать проводы всему этому и управлять собственными поминками. Население Ближнего и Среднего Востока, Турции и Северной Африки выросло с 200 млн до 450 млн человек начиная с 1980 г. Оно стремительно растёт и дальше, несмотря на падение коэффициента рождаемости. Соответственно будет нарастать давление на границы Германии и Европы.
Если мы уступим этому давлению, мы ничуть не поможем странам происхождения, поскольку разгрузка за счёт отъезда там демографически едва ощутима. Если мы уступим этому давлению, то также не решим проблем Германии и Европы. Последние десятилетия показали, что финансовая и социальная стоимость мусульманской иммиграции была гораздо выше, чем вытекающий из неё экономический результат. Если мы не управляем пополнением, мы допускаем, в конечном счёте, изменение нашей культуры, цивилизации и характера нашего народа в ту сторону, которая никоим образом для нас нежелательна. Понадобится совсем немного поколений, чтобы мы стали меньшинством в собственной стране. Это не только проблема Германии, но и проблема всех народов Европы.
