Если русская имперскость исчезает, Россия рассыпается и перестаёт быть и страной и даже народом. Интервью с Александром Прохановым
Писатель и главный редактор газеты «Завтра» Александр Проханов дал интервью «МК» по случаю своего 85-летия. Он поделился своим мнением о Владимире Путине, красных ангелах, пятой империи и признался в своих жизненных разочарованиях.
— Как воспринимаете свой возраст?
— 85 лет непрерывного существования в этой жизни может представиться таким ровным плавным, длящимся из-за дня в день волноводом судьбы, по которому текут твои жизненные энергии, силы. Но это мнимые ощущения, потому что жизнь делится на периоды. Может быть они связаны с взрослением и старением, но в основном они связаны с судьбой государства. Мы каждый раз оказываемся в новом социуме после перемен, которые происходят в стране. Поскольку я всю жизнь посвятил служению государству, я очень остро чувствую эти перепады.
И вот теперь, оглядываясь назад, я думаю, это ценное долголетие: могу понять, что произошло со страной за эти годы, когда я в ней присутствовал, как гражданин, и мне это доставляет большое удовлетворение. Хотя с ней связано много печалей, огорчений. Но в целом я благодарен судьбе, что я дожил до 85.
— С кем вы хотели бы встретить юбилей?
— Конечно, я хотел бы встретить его с самыми близкими и родными моими: своими тремя детьми. Даже на эту вечернюю встречу не стал бы приглашать ни своих многочисленных внуков — их, по-моему, девять у меня ни даже правнука одного. А вот три моих чада, с которыми мы могли бы вспомнить ушедшую от нас мать и прошлое, может так обняться напоследок, посидеть при свечах — это такая камерная семейная встреча. А потом мне, конечно, хотелось бы пригласить близких по духу людей, с которыми я прожил эту грозную жизнь, с теми, кто уцелел. Многих не осталось. За это время столько дорогих мне людей ушло, исчезло, куда-то растворилось, рассосалось в этих солёных рассолах моря житейского. Я с ними хотел бы поужинать — может в моём родном дубовом зале Доме литератора, где проходили мои литературные встречи. Это мой ритуальный зал, в котором я соберу своих друзей, и мы поужинаем.
— Какой ключевой момент был в послании Путина?
— Это послание предназначено не для ответов на вопрос, а для того, чтобы сегодняшнему российскому обществу, смущённому, сомневающемуся, наполненному дурных предчувствий показать уверенность, твёрдость, некоторую ясность. Всем своим посланием Путин говорит «Без паники! Всё хорошо, мы двигаемся в правильном направлении, и победа будет за нами». Каким образом достанется эта победа — неважно, он показывает уверенность. Всегда на корабле, который получил пробоину, пассажиры смотрят, как ведёт себя капитан.
— Остались ли неоправданные ожидания от выступления президента?
— Интернет накануне послания был переполнен всевозможными мифами. Говорили, что будет объявлена народная война, будет присоединение Абхазии, Южной Осетии и Белоруссии. Люди в ажиотаже и неврозе ждали этого послания. Не услышав опасений, они просто успокоились.
Параллельно, когда я слушал послание, у меня уже сформировалось чёткое впечатление. Несколько дней назад Байден прилетал в Киев к Зеленскому для того, чтобы окончательно договориться о превращении территории Украины в уникальное поле боя, на который Запад будет посылать свои контингенты под видом добровольцев в неограниченном количестве, причём со всех сторон, включая из Новой Зеландии. И Запад запускает всю мощь своей военной индустрии — европейской, американской, канадской и бразильской. Поэтому Украина становится местом, где перемалывается вся русская мощь: человеческая, военно-экономическая и психологическая. Поэтому Россия должна собрать все свои ресурсы — человеческие, экономические и моральные и разгромить Украину. Она должна это сделать немедленно и не позволить реализоваться плану Запада. Потому что долгая война России на Украине — это неминуемое истощение всех русских ресурсов при постоянно пополняемой ресурсами противной стороны. Вот эта мысль у меня появилась, когда я слушал послание президента.
— Вы не раз общались с Путиным. Что интересного вы обсуждали с президентом?
— Недавно на последнем «Валдае» я спросил его, не кажется ли вам, что Россия могла бы провозгласить религию справедливости, как некую систему ценностей, в которой так нуждается мир и которой во все века беременна Россия? Он отшутился, сказал, что России хватит и четырёх конфессий канонических.
Помню крымскую речь президента, когда слушал его в Георгиевском зале. Я видел его взволнованное лицо, в нём что-то бушевало. А сейчас он очень спокоен, сдержан. Если Путин одержит историческую победу, он станет триумфатором.
— Ваши оппоненты ставят вам в вину имперскость...
— Они ставят мне в вину моё достоинство. Я, конечно, империалист, потому что полагаю, что жизнь России происходит в рамках империи. Если русская имперскость исчезает, Россия рассыпается и перестаёт быть и страной и даже народом. Русская имперскость не в том, что у неё есть несчастные колонии, за чей счёт выживают жирные метрополии. Имперскость в моём понимании — симфония сложной организации множества народов, племён, пространств, языков, укладов культур — и всё это соединено внутри одного государства и требует сложнейшего взаимодействия. Новгородская Русь и была такой империей. Эти империи с Киевской переходили в Московское царство, в Романовскую империю — третья, затем в Сталинскую четвёртую империю, и сейчас это всё переплеснулось в бурную чашу пятой империи, наполненную слезами и кровью. Поэтому я империалист, как бы плохо ни звучало это слово в нежных ушах либералов и демократов.
— Ещё вас упрекают в том, что вы ладите с любой властью...
— Моё взаимодействие с властью очень сложное. Я же советский человек, был ГКЧПистом, который видел крушение советского государства, как катастрофу, и все, кто потом пришёл топтать мою родину и мой флаг, были моими лютыми врагами. Я пережил конец моей красной родины, я пережил пустоту, которая образовалась после крушения Советского Союза, и я пережил медленное восстановление русской государственности при Путине после Ельцина. Это соответствует моей философии «Симфонии пятой империи», когда Российское государство проходит имперский путь свой триумфально, падает в пропасть, исчезает, а потом вновь возрождается. И я видел возрождение моей страны, сейчас нахожусь на восходящем витке её становления, мучительном трагическом, но восходящем. Поэтому моя поддержка сегодняшних событий связана с тем, что я поддерживаю русскую историю, как таковую. Я нахожусь в синхроне с восстановлением пятой русской империи.
— Как вы совмещаете православие с коммунистическими убеждениями — нет ли тут диссонанса?
— Любое крупное сознание человеческое наполнено противоречиями и диссонансом. Самое целостное мировоззрение у примитивов, у простейших — это раз. Второе: коммунистическая идея в глубине своей наполнена христианскими убеждениями о царствие небесном. Только царствие небесное коммунисты хотели осуществить здесь, на земле со всеми вытекающими условиями, в том числе преодолением смерти. Теория бессмертия витала в умах ранних коммунистов, таких как Богданов, или Луначарский. И третье, вершина советского коммунизма — это победа.
Может быть, Советский Союз затевался только лишь для того, чтобы одержать победу. Победа же мной трактуется не как историческая или военная, а как явление религиозное, богословское, ибо это победа ангельских сил над адскими, райских смыслов над самыми тёмными адскими страшными смыслами. И поэтому краснозвёздная Красная армия представляла сонмище ангелов, которые отражали демонов, украшенных фашистскими свастиками. В одном новом храме, построенном напротив Уралвагонзавода в Нижнем Тагиле, прямо в проходной есть фреска поразительная. На ней несутся «Т-34», стреляющие по Рейхстагу, над танками несётся ангел победоносный, а ниже идёт красноармеец в шлеме со звездой и ведёт за собой весь сонм русских святых. Не святые ведут за собой Красную армию, а красноармеец. В православном сознании есть представление, что Красная армия была святая. И священная война бросает священный свет на солдат, командиров и на верховного главнокомандующего Сталина.
— О вас говорят, что, такие как вы, не меняетесь. А менялись ли ваши взгляды на протяжении жизни?
— Мои взгляды постоянно текли вместе с моей жизнью. В молодости я грешил церковным диссидентством, не говоря о культурном: в молодости был близок с Мавлеевым, ходил в кружок, где разворачивалось чудовищное русское подполье, населённое демоническими образами Мавлеева. После 1991 года они вышли из-под подполья и уселись в министерских креслах. Потом меня влекло в сторону индийских практик, в том числе Йоги. Затем я переметнулся к государственникам. Но моё поклонение красному, советскому, конечно, претерпело массу трансформаций. Когда пришёл Путин я постепенно через две чеченские войны и другие свои новые представления стал сторонником нового путинского государства. Так что я меняюсь. Во мне меняются клетки, у меня меняются друзья, меняются мои знания.
— Вы о чём-то жалеете?
— Я видел, что последний этап советской государственности был ущербным. Он выдохся как спирт закупоренный, вместо которого осталась одна вода. И все ГКЧПисты, многие из которых были моими друзьями, это люди уходящие. Это не клубни, это ботва. Меня это страшно разочаровало. Тем более, что я был разочарован во всех институтах советских, включая армию, в которой я служил всю свою жизнь и шёл с русскими войсками. Эта армия трусливо убежала из Москвы, бросила на произвол своё государство. И госбезопасность, которая, по существу была инициатором перестройки и создала эти ужасные условия. Когда распался Варшавский договор, она объединила Германию, создала народные фронты в СССР и под эгидой Крючкова вошла в ГКЧП и не выполнила своё предназначение. Они не арестовали Ельцина и дали ему возможность влезть на танк и провозгласить свой ельцинизм.
Поэтому мои мировоззрения менялись. Кстати, я вступил в эту пору безвременья, после 91-го как лютый оппонент ельцинизма и всей этой власти.
— Какие из своих произведений вы бы отметили?
— У меня был целый вал всяких работ, романов. Я всё время гнался за историей, которая для меня актуальна. Не за той историей, когда кто-то сражался на Куликовском, Бородинском или на Прохоровском поле. Не за историей русских царей, князей. Я гнался за историей, которая меня обгоняла — моя собственная история. Так случилось, что в какой-то момент стал певцом боевых колесниц. Я такой пахарь: шёл за плугом и выпаривал из этого грунта мои исторические книги, мои романы.
Ну, вот из последнего у меня создан такой сериал, где я ещё раз прохожу свою судьбу: роман «Он» — о моём советском детстве, роман «Надпись», где я становлюсь уже таким художником и писателем, роман «Меченосец», где я рассказываю, как я увидел трансформацию нашего государства, страны и наших спецорганов, превратившихся в орган гробоносцев Советского Союза. Потом роман «ЦДЛ», где я рассказываю о последних днях СССР и о том, как писатели и я лично были встроены в перестроечные ГКЧПистские дела. И наконец, роман «День», где я рассказываю о газете «День», как о трибуне, баррикаде сопротивления, которая сгорела в огне 1993 года. Вот эти мои книжки одной серии, они переиздаются. И я был бы счастлив увидеть их в день моего торжества.
— Вы же работали в газете «День», ваш одноимённый роман связан с ней?
— Нет, я не работал в ней, я был её создателем. Конечно, связан роман с газетой. Герой романа о жизни на баррикадах, о том, как сражался на баррикадах 1993 года, а до этого — он сражался в Приднестровье, о том, какие политические силы были вокруг него. Там же был вихрь событий и людей, вся патриотическая среда самая разная: от радикалов красных — Анпилова до Баркашова, метафизик Александр Дугин ещё был молодой, там был Лимонов, Зюганов.
— В 1996 году на президентских выборах вы поддерживали кандидатуру кандидата Геннадия Зюганова. Сейчас лидер КПРФ недоволен ходом СВО на Украине, сетуя, что за год «не можем от Донбасса никак отогнать противника!» Какие у вас отношения?
— Мы продолжаем с ним дружить. Вся патриотически думающая страна находится в некотором замешательстве и некотором даже надрыве. Операция, замышлявшаяся, как быстрый военно-политический процесс затянулась, и некая степень неготовности обнаружилась.
Одни люди страшно озабочены, другие раздражены, третьи наполнены ненавистью, четвёртые наполнены злорадством по этому поводу. Я принадлежу к тем людям, которые согласны с тем, что государство рассчитывало совсем на другое, оно не хотело этих великих сражений с Западом, потому что в глубине души оно было западным. И вот эта конфронтация во многом застигла страну врасплох. Она изменилась. Недаром Путин говорит «Нас обманули в очередной раз». И теперь столкнувшись с колоссальным сопротивлением, с этой скалой, государство не готово и вынуждено на ходу исправлять свои изгибы и переломы. И я делаю всё, что в моих силах, а их немного, конечно, чтобы эти переломы как можно быстрее зажили, и мы смогли на этой войне сражаться достойно.
— В одном из романов вы называете президента Путина «новым Сталиным», который противостоит «новому Гитлеру». В чём аналогия?
— Это, конечно, метафоры. Но аналогия простая, она просматривается: после краха советского государства и после мёртвой зоны 90-х годов Путин является новым архитектором России, и в этом смысле он подобен тому вождю Сталину. В этом его роль историческая похожа, при всей разнице его методик, его внутренних политических и психологических черт. Конечно, когда этому государству грозит смертельная опасность, он защищает его, как Сталин от Гитлера и фашистов — в этом моя историческая аналогия, но никак не аналогия политических методов.
— Что вас связывает с Украиной?
— Фамилия Проханов имеет украинское происхождение. Прохан — по-украински это тот человек, который кочевряжится и любит, когда его упрашивают. В основе моей фамилии лежит украинское начало.
— Как долго затянется военный конфликт на Украине?
— У истории нет секундомеров и башенных часов. Тут часы не помогут. И эти времена не отыщешь ни на дорогих — под 10 миллионов — часах, которые носит наша знать на своих запястьях, ни на Кремлёвских курантах. Это другие часы особого рода. Это часы русской истории, и не всякий может заглянуть в их циферблат. Я полагаю, что это длинная процедура.
— Кем вы смотрите на Пригожина с ЧВК «Вагнер»?
— Среди всего сегодняшнего, достаточно анонимного фона, на котором происходит война, Пригожин явился ярчайшей вошедшей звездой на нашем военно-политическом горизонте. А то, что он взял с собой на фронт уголовников, так это было и в Великую отечественную войну, людей отпускали из-за колючки, они шли на фронт воевать, а некоторые действительно возвращались героями. Это нарушает лицемерно-чопорный уклад наших либеральных представлений о войне, о службе. Толстой говорил, что наступает момент в истории страны, когда сражающиеся возвращают в ножны шпажки свои изящные и берутся за дубины. Или за кувалды.
— Сигары — ваше тайное увлечение? В 2019 году в компании Владимира Жириновского, академика Ройтберга, Елены Вавиловой вы удостоились именной сигарой №46. Как и за что?
— Моё увлечение это не сигарные дымы, мне больше нравится смотреть, как дымятся стреляющие гаубицы и орудия. А моим страстным увлечением были и остаются бабочки, которых я ловил.
А сигары — курьёз из-за того, что президент Сигарного Союза Андрей Лоскутов, которому интересны мои суждения, пригласил меня к себе в клуб, у них я прочитал свою лекцию о «Власти и тайных кодах русской мечты», был награждён сигарными дымами. И этот эпизод был очень милым, сердечным с пониманием и симпатией. Дорожу этим моментом. Большой поклон ему! Свою именную сигару я, конечно, потом раскурил в час печали своей. Когда шёл чёрный осенний дождь, когда я был одинок и брошен моими возлюбленными женщинами, когда я чувствовал себя Буниным, которому впору собаку купить. Но у меня не было в кармане денег на собаку, я достал свою сигару, запалил её и сидел в дыму своих воспоминаний о щедрой любви.
— С каким напитком предпочитаете курить сигару — ромом или коньяком?
— Вы, видимо большой специалист по этой части? Вообще сигара, она сама по себе вкусна. У сигары есть неповторимый вкус, его нельзя заслонять ни ромом, ни коньяком, ни клубникой, ни поцелуем. Это священнодействие, это дымы. Сигары — это благовонная палочка для пагод, или для христианской церкви — такое дымящееся кадило с дымом благовонным. Поэтому никакого напитка не было. Я сидел в своём кресле, а из кресла поднимался дым прожитой мною жизни.
— Почему вы выступили за возвращение памятника «Железному Феликсу» на Лубянке?
— Я не являюсь фанатом ни разрушений памятников, ни их восстановления. Это был курьёз. Я прекрасно понимал, что сейчас не время для этого, это не более, чем провокация, такая как предложение Ленина вынести из Мавзолея или снять со шпилей Кремля рубиновые звёзды. Это всё дурь такая, которая уже всем надоела. Я не настаиваю, чтобы памятник вернули Дзержинскому, я просто знаю, что он будет внесён туда без моей воли. Он займёт на Лубянской площади своё место, но не как меч карающий, а как драгоценный символ тех времён, Вучётича и как красивая вертикаль, которой так не хватает на этой площади. Это памятник-антураж тем исчезнувшим временам. Он будет возвращён, вне зависимости от того, хотят этого или не хотят.
— Вы до сих пор коллекционируете бабочек?
— Конечно, нет. Потому что бабочка это охота, причём очень рискованная, требующая сил и молодости, ярости и азарта. А мне, в мои 85, не поймать даже муху, которая сядет мне на лоб. Коллекционирование бабочек закончилось, когда я перестал ездить по горячим точкам, потому что это коллекция локальных войн. В основном они проходили в джунглях, саваннах, на берегах тропических рек и болот. Это места, где гнездилось миллиарды восхитительных бабочек.
Для людей, наделённых эстетическим чувством мимо них нельзя пройти. И я повторно возвращался и в Никарагуа, и в Кампучию с сачком и наполнял свою коллекцию наряду с блокнотом, который наполнял своими впечатлениями. Поэтому эти бабочки являются военными трофеями. Это не моя личная коллекция, это своеобразная трофейная выставка.
— В вашей коллекции свыше 5000 бабочек?
— Число экземпляров в моей коллекции равняется числу злодеяний людей, умертвивших бабочек. Полагаю, может наступить день, уже после смерти моей, когда кто-нибудь из моих сыновей откроет окно моего дома, отворит стеклянные коробки, и бабочки улетят и вернутся в джунгли, саванны, на берега тропических рек — в места своего обитания.
— Неожиданно выяснил, что вы ещё и рисуете в стиле примитивизма?
— Трудно обозначить стиль. Я просто рисую так, как не умею рисовать. Это рисунки наивного человека, поэтому они кажутся такими вычурно примитивные. Это не стиль, это результат моего неумения, а также результат моего искреннего желания изобразить тот или иной фрагмент моей жизни или моих военных походов.
БЛИЦ-ОПРОС:
Если бы мне достались два билета в рай, я бы... отдал билеты первым встречным, а сам пошёл бы дальше.
В последний раз мне было стыдно... секунду назад.
На меня сильно повлиял... сам факт моего рождения.
Первый раз жизнь разочаровала меня, когда... яйцо, которое я хотел сварить, оказалось пустым.
Люди ошибаются, когда говорят, что... они люди.
Мне до сих пор обидно за... петуха, который в роковой для него день не догнал курицу.
Наибольшая трудность, которую мне пришлось преодолеть в жизни, это... первый раз побриться.
Моей самой экстравагантной выходкой было... попытка вскарабкаться на Эйфелеву башню, и она мне удалась.
В краску меня может вогнать... только акварель.
Я бы немало заплатил, чтобы увидеть... как могильщики роют мою могилу.
