Донбасс стал ковчегом для тех, кто выбрал русский путь
Пять лет назад журналист Юрий Ковальчук в Краматорске участвовал в горячей стадии Русской весны. Он приехал туда в то время, когда местные жители голыми руками останавливали украинскую военную технику…
– Юрий, когда и с чего для вас начиналась Русская весна?
– Зимой 2014 года я сотрудничал с николаевским региональным изданием «Набат» и со всеукраинским изданием «Голос. Ua». Писал о событиях на майдане. Но выпал из обоймы: в начале февраля попал в больницу в родном городе Новая Каховка Херсонской области. У меня была тяжелая травма ноги. Вышел из больницы в марте, передвигался на костылях. Пытался принимать участие в местном антимайдане. Но скажу откровенно: все мероприятия в Херсоне и в Новой Каховке носили смехотворный характер.
В марте редактору издания «Набат» пришлось бежать в Крым. В Херсоне и Николаеве начались определенные репрессии. Казалось логичным: ехать в Крым. Оказавшись в Севастополе, я понял, что помощь никакая и не нужна, всё уже произошло: ходят счастливые люди, играют бравурные марши… И тут началась «АТО» в Донбассе. В конце апреля я поехал в ДНР. В Донецке в тот момент происходили события скорее ритуального какого-то характера. Проходили митинги, люди активно боролись за место у микрофона на сцене возле обладминистрации. Мне хватило буквально нескольких часов, чтобы понять: делать здесь мне нечего – надо ехать непосредственно в Славянск. Но попасть туда было довольно проблематично. Славянский гарнизон испытывал нехватку оружия. Да и в Краматорске не было возможности вооружить и экипировать всех желающих.
– Но вас зачислили в ополчение?
– Вероятно, потому что во мне особое желание разглядели или потому что я издалека прибыл. Буквально с первой ночи я начал принимать посильное участие в деятельности ополчения. Поначалу стояли на блокпостах. Но был такой момент, где-то в начале июня, когда всех опросили: у кого не было за плечами хотя бы срочной службы – загоняли в комендантскую роту. Я в тот период помогал наладить работу радио в Краматорске. Это было архиважно. Потому что Славянск был отрезан, практически без связи.
Впоследствии, когда появилось больше оружия, уже можно было участвовать в более серьезных мероприятиях.
– И какое это было оружие?
– Изначально, когда я попал на блокпост, у нас были самозарядные карабины Симонова – до десятка на оба блокпоста. Появлялись и охотничьи ружья. Один автомат и одна противопехотная «муха» кочевали по всем блокпостам, туда-сюда. Стояло огромное количество коктейля Молотова. Вспоминается одна из первых ночей в мае, когда у нас вообще забрали всё. Остался один АК с одним рожком… Мы сидим и понимаем, что, в случае чего, максимум, что можем сделать, это покидаться коктейлями и героически погибнуть.
Потом начались первые артиллерийские обстрелы. В середине июня у нас появились в более или менее достаточном количестве автоматы Калашникова. О подствольниках речь вообще не шла. И только в двадцатых числах июня у нашего отделения появились «Утес» и АГС. Были и два противотанковых ружья 1942 года (я одним из них заведовал).
– Что запомнилось из «серьезных мероприятий»?
– Мы сунулись на аэродром, который находился под контролем ВСУ. И попали на очень хорошо пристрелянную территорию. Не знаю, как мы вообще оттуда вышли. Потому что работали снайперы по уже пристрелянным точкам, минометы, бронетехника. Работали с капониров. Но обошлось малой кровью: несколько осколочных ранений и контуженных. В том числе и я получил контузию.
Помню, как в июне украинцы сбрасывали пакеты с воздуха – помощь тем, кто был блокирован на аэродроме. Какая-то их часть пролетела мимо. И мы гонялись за этими пакетами с боеприпасами два дня. Один отжали себе. А еще на один вышли – увидели БТР. Понятно, что это не наши. Вступили в огневой контакт, вроде кого-то подранили. И отошли, потому что против БТРа было нечем воевать на тот момент.
Еще были случаи, когда тентованные газели с минометами постоянно выезжали в Старый город в Краматорске. Ночью отстреляются и уедут в неизвестном направлении. Мы за ними гонялись, помню.
– Откуда они приезжали?
– Скорее всего, с аэродрома. Можно вспомнить, что и в Донецке в первую военную зиму такие диверсанты появлялись.
– А что знаете о том бое, где ополченцы использовали заводскую технику?
– На НКМЗ (Новокраматорский машиностроительный завод) реквизировали две ИМР (инженерные машины разграждения). Это как танк, но с ковшом и без оружия по большому счету. Я в том бою не участвовал. Но с участниками знаком. Наши товарищи умудрились выскочить на украинский блокпост под стелой в Славянске. И этим ИМР они запахали окоп, в котором находились бойцы ВСУ. И когда наши уже уходили, украинцы сверху, с Карачуна, насыпали минометами с перепугу по своим. Я не знаю, кто там больше: наши положили их или сами украинцы своих. А когда выходили уже наши товарищи на ИТР, попали на нашу разведку. И, как бывает, открыли друг по другу огонь. Был как минимум один тяжелораненый.
– Вы были свидетелем артиллерийских обстрелов Краматорска, как журналист освещали эти военные преступления киевского режима…
– 16 июня был первый серьезный обстрел, из «Акаций». Были жертвы среди мирных. Я тогда вырвался – насколько мог, отснял; отправил материал на «Политнавигатор». Постепенно обстрелы становились ежедневными.
– И откуда прилетало?
– Думаю, что обстреливали с Карачуна. С горы виден весь город как на ладони. По прямой там – 5-6 км. Наверное, в то время было маловато практики у ВСУ. Когда самолет отработал по улице Румянцева, судя по всему, целили в нашу «располагу», а попали в маршрутку с мирными.
– Это уже после так называемого перемирия, которого не было как такового?
– Мы как раз были на блокпосту «Кондёр» со стороны Карачуна. Помню, тогда еще телевышку на горе завалили. По городу сильно били «Ураганы», кассетные боеприпасы использовали. И вот уже утром 1 июля мы ждали смену, чтоб нас отвезли. И раздался характерный звук… Ни с чем не спутаешь, как СУ бомбит…
Да, перемирия, в общем-то, и не было. Помню, как детей с мамами отправляли в Крым. Часть потом вернулась через несколько дней – возмущались: «Нас там не так приняли...» Когда начались новые обстрелы, народ выезжал массово. У меня этот период спрессовался в памяти: спать было некогда, всё время перебрасывали с одного блокпоста на другой… И каждый день усиливались обстрелы. Тяжелое впечатление. Помню двухэтажный сталинский дом – и половины его нет. Люди сидят чумазые во дворе, глупо хихикают. Был дом – и нет дома. Хорошо, хоть спаслись. Мужчина какой-то бродит с потерянным видом, ищет кота своего.
Сначала казалось нереальным всё происходящее. Потом, когда я в донецкий аэропорт попал, там уже было всё страшнее. По сути, в те дни Украина здесь закончилась, Донбасс навсегда ушел. У меня есть полнейшая уверенность, что Краматорск ничего не забыл. И был бы только шанс – они бы с радостью отчалили.
– Расскажите о выходе из Краматорска.
– С 4 на 5 июля я был на блокпосту со стороны Дружковки. Вылетела колонна. Бензовозы, машины с пехотой шли на Дружковку, через какое-то время вернулись обратно. Пытались связаться со штабом – никто не отвечал. Примерно в пять утра останавливается машина, выскакивает знакомый ополченец и говорит, что в штабе уже никого нет. Полторы тысячи голодных и злых славянцев сидят на площади возле ДК НКМЗ.
Честно признаться, я воспринимал очень негативно выход из Славянска и Краматорска. Казалось, что сейчас сольют вообще всё…
– В Донецке пришлось начинать с чистого листа?
– Сначала я уехал в Крым, работал в «Политнавигаторе». Но, наверное, Донбасс будет со мной всю оставшуюся жизнь. В октябре 2014 года я вернулся туда. В качестве военного корреспондента сотрудничал с 1-м армейским корпусом. Только при мне в боях за Донецкий аэропорт погибли три наших военкора с позывными Вагид, Эллин, Ухо.
Тогда еще можно было ехать на передовую не только с камерой, но и с автоматом; с ребятами полноценно участвовать в «мероприятиях» и что-то еще при этом отснять…
Доводилось в основном ездить к «сомалийцам»: поселок Веселое, взлётка, пожарная часть. Пользуясь случаем, хочу вспомнить моего командира в «Сомали» Пашу с позывным Танцор. Надеюсь, он жив. Шлет ему привет военкор Колесо.
Во второй половине апреля 2015 года эта вольница для прессы закончилась. Всё изменилось. Вывезли, как кур выпустили на пятачке побегать – красивого, бритого солдата отснять, взять у него интервью, поехать обратно… Такая работа меня не устраивала – хотелось участвовать непосредственно в событиях, быть на острие, как раньше.
– Что добавила передовая осенне-зимнего периода к предшествующему краматорскому опыту? На войну смотрели уже другими глазами?
– Аэропорт (это, конечно, адище лютое) и Никишино – две точки, которые не сравнимы ни с чем. Я помню: как-то мы залезли на высотное здание возле мечети «Звезда Пророка». И панорама аэропорта открылась: каждую секунду куда-то прилетает. Сыпало безостановочно. Свято-Иверский монастырь украинцы обстреливали запрещенными фосфорными боеприпасами.
Еще в июне 2014-го мы были необученными, романтически настроенными дураками. А здесь уже в октябре были в принципе сформировавшиеся подразделения, обученные люди. Это были бойцы, получившие определенную закалку и навыки и эффективно их использовавшие. Конечно, и там глупости было много, которая оборачивалась чьей-то гибелью. Но всё равно это уже было похоже на армию. И противнику навешивали регулярно, от души.
Много тогда среди наших повстречал земляков из Херсона, Николаева, Харькова. Донбасс уже стал своего рода ковчегом. Сюда ехали те, кто понимал, что с Украиной им не по пути. Кто-то выбирал политэмиграцию, а кто-то искал себя здесь.
– Юрий, а как вас угораздило попасть в украинскую тюрьму?
– Хотел повидаться с матерью. Потому что она была одна, фактически беспомощна. И я по зеленке скрытно пересек границу. Сделал всё, что планировал. И по возвращении назад, тем же способом, в пункте пропуска Гоптовка между Харьковской и Белгородской областями сдался доблестным российским пограничникам. А они в течение 15 минут без всякого оформления передали меня своим украинским коллегам. Те сплясали джигу: «Ого, какая радость!» И поехал я осваивать херсонские казематы.
– Чем объяснялась такая «благотворительность»?
– Российские пограничники должны были отправить меня в специальный центр, оформить и т.д. Но у них заканчивалась смена, очень спешили. При этом примерно понимали, кто я. Всё объяснил им. Один еще говорит: «Ой, ему ж там голову отрежут…» Но они просто связались с украинскими коллегами и передали меня.
Поскольку я был объявлен в розыск по Херсонской области, за мной буквально на следующее утро приехали херсонцы и забрали меня. Больше чем полгода я пробыл в тамошнем СИЗО. Мне сначала пытались шить эту смешную статью 253, ч. 1 (пособничество терроризму) с каким-то нереальным сроком – от 8 до 15 лет, с конфискацией. Но в итоге я частично признал свою вину по статье 260, ч. 2 (участие в незаконных вооруженных формированиях), получил 5 лет. Потом писал ходатайство о помиловании Пете Порошенко: что я больше так не буду… В итоге попал на обмен, и 27 декабря оказался в Донбассе.
– Помните тех, кого украинская сторона завернула с обмена?
– И не только их. Я был в одной камере с военнопленным Алексеем Седиковым. Нога у него была в очень плохом состоянии, после пяти пулевых. Он равновесие не мог толком держать, еще и повторно доломал ногу. А тюремная медицина направлена только на то, чтоб максимально быстро человека утилизировать.
До последнего момента мы верили, что Алексей с нами едет на обмен. Нас ночью выводили, разбили на группки – очевидно, чтоб отсеять россиян. И вместо Седикова появились всякие интересные личности из харьковского СИЗО, которые кричали: «Я вор, я не сепар! Я никого там не знаю, я не хочу туда ехать!» Но их насильно повезли. Насколько я понимаю, каждый раз украинская сторона пытается засунуть в обменную партию абсолютно случайных лиц. Вплоть до того, что находят однофамильца. Формально человек подходит под список, а по факту – вор или убийца.
– Чем занимаетесь после обмена?
– Я обменивался в донецкой партии. А при первой возможности уехал в Луганск. Давно было желание заняться литературой. В частности, есть литературный альманах «Территория слова», где меня не раз публиковали. Его авторы помогают мне вести литературный блог «Темный Шубин» (назван в честь мифологического хозяина шахт и подземных богатств). На подходе книга с участием Марка Некрасовского, в которой будут переосмыслены сказы про Шубина и вообще донбасский фольклор. Туда вошли и мои рассказы.
– Оглядываясь на пять лет, прошедшие после Русской весны, что думаете?
– Случись всё по новой, пошел бы опять. Постарался бы сделать больше, лучше. На Украине, за исключением нескольких регионов Юго-Востока, будущего никакого. У Донбасса при всех проблемах оно есть. Вижу, что понемногу какая-то интеграция с русскоязычными пространством и миром происходит. Я связываю свою дальнейшую судьбу с Донбассом и с Россией.
Если не случится заварушка, буду в гуманитарной сфере принимать посильное участие. Это тоже очень важно. Людям пора отходить от войны, пытаться налаживать жизнь. А в народную милицию я не сильно гожусь: со времени перелома ноги у меня имплант металлический. Бегать не могу. Воевать охота – служить нет. Наверное, как и многим. Но если начнется что-то масштабное, пойду в ближайший военкомат…
Тимур Сергеев
