Дмитрий Ольшанский: В основу мира не надо закладывать номенклатуру
Драма «Мемориала» — организации с вообще-то очень благородной, почтенной изначальной целью, — состоит ровно в том же самом, что и драма всех коллективных сущностей, созданных в России интеллигенцией тридцать (или чуть больше) лет назад.
В то время, как во всех странах Восточной Европы и республиках бывшего СССР местная интеллигенция играла роль интеллектуального цемента нации и государства, создавала и развивала тот, извините за выражение, нарратив, в рамках которого возникли все тамошние суверенитеты, — наши мемориалы отправились в прямо противоположную сторону.
Они стали политическим и культурным голосом потомков раннесоветской мультиэтнической общности, чьи предки начали своё социальное восхождение с революционного террора, а потом, после отрешения от власти в середине прошлого века, ушли в благополучно-кухонную и либеральную фронду новому поколению советских правителей славянского корня.
То есть они — вместо того, чтобы стать представителями нации, — стали представителями секты, тогда как общенациональный политический миф в двадцать первом веке был произведён властью без интеллигенции и на материале неосоветской ностальгии.
«Мемориал» и Ко пытались сделать главным героем исторической памяти расстрелянного в Коммунарке красного комиссара или космополитического московского интеллигента (иногда это и вовсе одно и то же) вместо умершего от голода в спецпереселении русского крестьянина — и в результате Россия проявила глухое равнодушие к этому делу, а героем страны стал советский маршал-певец-космонавт.
Теперь их зажимают и репрессируют как подозрительных сектантов, а ушедшая другой дорогой нация видит себя продолжением воображаемого СССР.
Была ли в эти тридцать лет у интеллигенции какая-то альтернативная политика, которой она пренебрегла?
Если говорить об этом не абстрактно-теоретически, а исходя из психологии тех людей, которые у нас есть, — её не было.
Русская интеллигенция эмигрировала или была уничтожена как внятное целое Советской властью, а тому, что возникло вместо неё, невозможно сочинить другую родословную и другую коллективную память.
Кровь не вода, мне ли не знать. У меня в семье была и русская коллективизация, и опальная коммунистическая номенклатура, — и я всех помню и всех люблю.
Но у меня хватает здравого смысла, чтобы понимать: в основу мира вокруг меня не надо пытаться закладывать именно номенклатуру.
