Дмитрий Ольшанский: Марс атакует
Отношения России и русского народа с другими, соседними народами и общностями, — это вопрос до такой степени скандальный, болезненный, почти запретный, что лучше и не говорить о нём, но в то же время и до того нерешённый, «назревший», что как-то нечестно и молчать о нём.
Так что поиграем: Россия граничит с Марсом, и наш разговор — об отношениях с марсианами, с которыми нам надо сосуществовать, а им — с нами, и желательно не совсем так, как в хрониках Рэя Брэдбери, где всё кончилось грустно.
У национальных меньшинств в любом разумном обществе — экзотику не берём, — есть три пути, и два из них вызывают понимание большинства, зато третий путь — сильнейшее раздражение.
Один вариант — это жить своим хутором.
Мы не русские, мы марсиане, у нас есть своя марсианская община и, поскольку мы граждане этой страны, то, хоть нас и 2%, мы имеем право на наш язык в школе, наши храмы и праздники, наши святые камни, могилы, песни и наш взгляд на мир. Как быть русскому народу — это его дело, мы в это не вмешиваемся, но и вы, пожалуйста, не приставайте к нам с ценными указаниями.
Это — достойно.
Другой вариант — это стать такими же, как и все.
Мы когда-то были марсианами, у меня дедушка марсианский, а у неё — прабабушки, и это наши прекрасные воспоминания, это наши старые фотографии, наши черты лица, это слегка непривычное звучание наших фамилий, но — мы уже давно и навсегда русские. И мы в чём-то даже более консервативные русские, чем вы, Вася-Маня, ведь если вы привыкли к своей культуре как единственной данности, то мы — полюбили её сравнительно недавно, и для нас она — событие, а не рутина.
И это — достойно.
А можно иначе.
Можно примерно так:
Мы — марсиане. Нас — 2%. И мы не хотим ни на Марс, ни в свою маленькую марсианскую общину, но и русскими мы тоже быть не хотим, ну что это ещё за фашизм такой — «русские», нет такого слова. И мы не позволим вам говорить, что мы — это не вы, мы тут все марсианороссийские люди.
Хотя, конечно, вы должны понять самое главное: мы — это вы, но при этом вы — это не мы.
То есть это вы — абстрактные марсианороссийские люди без всяких национальных свойств, а мы при этом — как раз таки самые настоящие марсиане, но обсуждать это есть право только у нас, а вам стоит помалкивать, и там, где у нас есть национальность, со всеми её границами и краями, — там у вас должно быть корректное космополитическое белое поле, пауза, прочерк.
Ведь мы немножко важнее, главнее вас, мы от вас пострадали, поскольку вы империалисты и шовинисты, а мы на вас сильно обижены, так что мы, пожалуй, будем учить вас уважению к марсианству, а кто не научится — того накажем, отменим и заплюём, и мы будем вами руководить, будем строить из вас новую марсианочеловеческую общность под нашим строгим надзором.
Знакомо, не правда ли?
Это и есть линия партии и правительства в мировом масштабе — когда-то только советская, а теперь и американская, и европейская, был только наш пирожок с крысиным ядом, а сейчас его пекут для всех.
Повторим его рецепт.
Есть обособление, есть интеграция, а есть вот этот удивительный порядок, когда меньшинство и не отделяется от большинства, и не поглощается большинством, а создаёт свою гегемонию над большинством, когда большинство одновременно приучается к тому, что его, большинства, «как бы нету», а вместо этого — «всё у нас общее», и в то же время это «общее» имеет странно односторонний характер, как в доме, где твоя тарелка — наша, интернациональная, а моя — только моя, поскольку я — жертва апроприации, я — это священный «другой», и мне нужно лелеять свою «особость», но — среди вас, на исключительном положении внутри, а не вовне ваших рядов.
Так было в Советском Союзе, особенно раннем, довоенном, хотя и позже эта политика не исчезала, когда все народы, входившие в систему, поощрялись в своём этническом разнообразии, в создании своих республик и автономий, тогда как русский народ оказался единственным, кому, напротив, было предложено в этом едином государственном здании служить безнациональным, стёртым казённым материалом, этаким ноль-народом без свойств.
Так есть и в нынешнем западном мире, где заведомо плохим «белым супремасистам» предлагается добровольно-принудительное избавление от своей культуры и солидарности, идеальный гуманизм, альтруизм и покладистая всечеловечность, а вот представители обожествляемых меньшинств и мигрирующих сообществ, наоборот, воспитываются во внимании к мельчайшим изгибам, проблемам и драмам своей отдельной судьбы.
Мы живём вместе, но именно мы остаёмся собой — страдающими, капризными, требовательными, с правом на демонстрацию своих традиций, с семьями только из этнически близких, с крепкими неофициальными связями, а вы превращаетесь в послушное прогрессивное ничего, в удобное пустое место, куда мы сядем.
Хочется сказать: наглость необыкновенная.
Но нет в этом уже ничего необыкновенного, это привычный порядок.
Больше того, и за пределами национальных отношений буквально та же психологическая схема используется и нынешним феминизмом.
Легко заметить, что феминизм действует, опираясь на эту замечательную, скользкую двойственность: с одной стороны, мы знаем, что мужчины и женщины — равные, что мы ни в коем случае не должны концентрироваться на каких-либо различиях тех и других, и не дай Бог мужчине начать рассуждать о женских особенностях и слабостях — это страшное преступление в глазах докторок гендерных наук. Но, с другой стороны, это равенство, эта идеологическая неразличимость полов то и дело быстро и незаметно превращается в культ женской особости, в надрывное, пафосное воспевание того женского вещества, которое по определению недоступно мужчине, и не должно быть доступно.
Иными словами, феминизм стоит на том, что когда нам, профессоркам, надо, мы скажем, что это неважно, где женщина, а где мужчина, но когда потребуется перевернуть эту конструкцию, мы объясним, что женщины — это совсем не мужчины, пошёл вон, дядя, тут девочки секретничают. И главное тут — это вовсе не принцип близости или отчуждённости, нет, главное — чтобы сам феминизм диктовал правила игры, меняя их на ходу в зависимости от ситуации.
Так и советский строй — идеальное царство меньшинств, даже и рождённое политической сектой, — всегда настаивал на этой комфортной неопределённости: угроза американского милитаризма могла вдруг сделаться дружественным визитом Никсона или Форда, буржуй мог обернуться полезным спецом, а пролетарий, стоило ему проявить не вполне коммунистический образ мыслей, был бы объявлен контрой и подпевалой на службе у контры. И сама партия — она как бы мерцала: управляла государством, но продолжала быть формально внешней по отношению к нему сущностью. Кто главный? — мы знаем, что Сталин, но если зачем-нибудь требуется валять дурака, то у нас вообще-то главный — Калинин.
Можно пойти ещё дальше и вспомнить, что аналогичный приём с удовольствием используют и спецслужбы. В отличие от армии или полиции, чья работа состоит в том, чтобы открыто и последовательно брать на себя ответственность за происходящее — и дальше уж либо стрелять, либо не стрелять, — госбезопасность любит «внедрение» того рода, когда она контролирует происходящее, но только так, что остаётся в тени. Товарищ майор командует, но под другой фамилией и сидя на конспиративной квартире, так что возможности для влияния есть, да ещё какие, а вот обязательства отсутствуют.
Впрочем, мы ушли слишком далеко.
Как быть с этой хитрой, но крайне проигрышной для национального большинства моделью отношений?
Только настаивать на соблюдении внятных правил.
Хотите быть и оставаться марсианами? Очень хорошо, но тогда будьте любезны терпеть и тот факт, что рядом с вами есть русские, и у них имеется своя жизнь.
Хотите общности и сожительства? Очень хорошо, но тогда не только наша тарелка должна быть ваша, но и ваша — доступна нам.
Легко сказать, да трудно сделать.
Подобно тому, как в прошлом веке весь мир, за вычетом некоторых «отсталых» провинций, делался городским, военным и заводским, то есть каждый вставал в огромный унифицированный строй, так и теперь мир стремительно переделывается под всеобщий стандарт власти меньшинств, и каждый обязан найти в себе марсианина, если хочет, чтобы ему дали слово.
Как это — ты не марсианин? Подумай и скажи ещё раз. Неужели даже прапрабабушки самой завалящей у тебя нету с Марса?
Ну, тогда держись.
