Дмитрий Ольшанский: «Централизация — мать революции, которую нужно лишить родительских прав»
Как можно было бы определить подземную, глубинную причину волнений января 2021 года? Повод известен: ведущий политических дебатов в клубе «Гоголь» (ох, юность моя!) и его приключения (ох, Хлестаков!) А есть ли причина?
Страстные разговоры про «свободу» и «достоинство» оставим пропагандистам.
Во-первых, когда вы дерётесь на улице с полицейскими, фотографируетесь в автозаках и отделениях, а также изрыгаете тонну брани на действующую власть в социальных сетях — вы живёте в свободном обществе. Проблемном, может быть, и весьма несовершенном, но свободном.
Общество же несвободное — это где вы внезапно перестаёте драться и ругаться, и вам уже так всё нравится, и вы так счастливы, вы просто жить спокойно не можете, так обожаете дорогого вождя, и потому вы сообщаете об этом каждому, и аплодируете, аплодируете, никак не можете перестать аплодировать от восторга.
Ну или хотя бы как в нынешней Америке, где нет государственного тоталитаризма, но есть жесточайший порядок, созданный частными структурами: попробовал, к примеру, Спайк Ли сказать, что Вуди Аллен — большой режиссёр, и не так уж важно, кто там что по его поводу etc., так уже на следующий день что-то удивительное случилось — и Спайк Ли униженно сообщил, что он раскаивается за своё необдуманное выступление, оскорбившее жриц «разнообразия».
Вот это я понимаю — несвобода.
А тут что? Так, жидкая водичка.
И если даже обойтись без сравнений, то в России за последние как минимум 28 лет было столько всего, было такое количество разных скандалов и злоупотреблений со всех сторон, что жаждущие «свободы» как образцовой политической процедуры какого-нибудь швейцарского или британского типа уже давным-давно должны были или привыкнуть, или уехать, или пасть смертью храбрых на баррикадах — в знак протеста, например, против Чурова 2011 года или коробки с ксероксом 1996 года, — но утверждать именно сейчас, что они узрели что-то уникальное, что-то новое, — алё, гараж, врать-то не надо.
Всё как было, так и остаётся. Сомнительно и суетливо, несколько по-мексикански, но — ужас, а не ужас-ужас-ужас, живём.
Так что никакой «несвободы» тут не случилось — такой, что её не было раньше.
Ковидный кризис?
Есть такая история. Однако система ограничений у нас — одна из самых мягких, да и те весёлые ребята, чьи сердца требуют перемен, — это совершенно не та публика, которой близок лозунг «долой карантины, долой прививки, долой чипирование и пять джи». С этими тезисами выступают как раз всемирные консерваторы.
Далее, бедность.
Это — огромная беда, но дело в том, что те люди, которым приходится хуже всего именно в этом смысле, — они не бегают по улицам в капюшонах. Они выживают.
А те, кто бегают, — есть у меня большие сомнения, что они же и отвечают перед близкими и коллективным господином мытарем за коммуналку, налоги, маленьких детей, пенсионеров, больницу, сиделку, няню, уборку etc.
Что-то мне подсказывает, что они снимают комнату в квартире на пятерых, слушают своего Оксимирона и Моргенштерна, пьют пиво и наслаждаются беззаботностью. Впрочем, сессия бывает завалена, но как-нибудь досдадим.
Далее, жажда событий.
Есть хлеб — и есть зрелища, и те, кому больше нужны зрелища — они требовательнее и капризнее тех, кому не хватает хлеба.
Им, разумеется, поднадоело, что русская жизнь первой четверти двадцать первого века так пленительно, так сказочно заунывна, что в ней так мало больших событий и крутых перемен, — какое счастье! — но им хочется, чтобы пыщ, пыщ, бежит матрос, бежит вейпер, едет комиссар на моноколесе, ура, сдавайся тиран, мы гоним в светлое бэ.
Желание очень простодушное, но понятное и, может быть, неизбежное.
Тем не менее, его маловато. Хочется, да перехочется. Сама по себе тоска по урагану ещё не приводит к арестам, уголовным делам, оцеплениям и смерчу на горизонте. Тосковать можно долго, сладко и безуспешно.
Я думаю, что очень существенный, но при этом невидимый, как ему и положено, фундамент происходящего безобразия — это абсолютно безумная, наркоманская, но при этом упорная и принципиальная политика нашего государства по стягиванию всех ресурсов страны в одну, ну, в несколько точек на большой карте.
Философия начальства такова: пусть все деньги, вся работа, вся учёба, все вообще возможности — и, значит, все активные люди от восемнадцати до тридцати пяти годов — собираются, прежде всего, в Москве, и ещё в Питере, Екате, Новосибе, Ростове, Нижнем, и ещё в трёх-пяти локациях.
А остальное? Ну, пусть как-нибудь так, знаете ли. Как получится.
И эта безумная, эта, повторяю, наркоманская политика — приводит к тому, что в нашей очень немолодой и очень консервативной России образуются этакие огромные детские сады, грандиозные острова затянувшегося пубертата, которые буквально переполняют гормоны, словно бы мы и не дома, а где-то в арабском мире или в русской деревне перед революцией, разве что эта молодёжь несколько помягче той.
У этих вечных студентов факультета саморазвития и осознанности нет собственности.
У них нет поблизости старших — те остались там, откуда они приехали.
У них нет сбережений, пока ещё нет ипотеки, и очень мало ума — зачем, когда есть осознанность, — словом, их ничто не удерживает, зато буквально всё приглашает во что-нибудь нехорошее вляпаться.
И хочется сказать власти:
Товарищ власть!
Ну, прекрати ты, ей-Богу, бухать несметные миллиарды на московские фонарики и кошмарную стоэтажную застройку с квартирами-курятниками.
Пойми, товарищ власть, что если ты хочешь консерватизма, спокойствия, солидности, если ты хочешь жить дальше и мирно состариться без революций — тебе нужно ориентироваться не на дурацкий Гонконг, а на американский пригород старых добрых времён.
Никаких башен, только частное малоэтажное жильё.
Никаких велодорожек, да здравствуют автомобили.
Хозяева домов и машин — массово, конечно, исключения возможны разные, — это не те люди, которые бегают по улицам «за свободу», и которым нечего терять.
Но этого мало, естественно.
Нужно распределить все университеты из мегаполисов — по маленьким городкам, создать там кампусы (заодно и много рабочих мест для местных).
Нужно создать такое предложение на рынке, чтобы в двадцать семь лет было интересно работать врачом, юристом или даже психотерапевтом (тьфу!) в городе Болхов или городе Кинешма, а не жаться в Балашихе, каждое утро толкаясь, чтобы добраться на Патрики.
И, кстати, заменить тюремное заключение для безопасных в бытовом смысле типов политической ссылкой — тоже бы не помешало.
Пусть эти беспокойные люди вместо лагерей едут в глубинку и возрождают там жизнь, как то и было когда-то.
Призыв мой, разумеется, обращён в пустоту.
Я не знаю, что должно случиться с начальством, чтобы оно отказалось от самого любимого своего действия — укрупнения и создания бесконечной и безграничной «Москвы», в том числе и не в Москве.
Но я точно знаю, что централизация — мать революции.
И пока ещё не поздно лишить её родительских прав.
