Корпорация «Пентагон»
Сегодня мы вспомним классическую статью, опубликованную КОД_ТУТ27 января 2011-го. Нет повести печальнее на свете, ведь мало что изменилось за пять с половиной лет с тех пор, как Эндрю Басевич написал эту статью, и всё остаётся по-прежнему, как он пишет в новом предисловии, болезненно значимым.
Том.
* * *
Писатель, который осмеливается пересмотреть придирчивую статью, написанную более пяти с лишним лет тому назад, обязан подойти к задаче с некой дрожью. Статьи, вроде приведенной ниже, не пишутся в ожидании, что они будут долго жить на полках. Тут я согласен с Эдит Пиаф — Non, je ne regrette rien. Оригинальный текст останется без пересмотра или исправлений. Зачем же его обновлять, когда основной аргумент остаётся верен (по крайней мере, по моим оценкам.
В прошлые выходные я побывал на ежегодной встрече «Ветеранов за мир» (VFP), на этот раз состоявшейся в отличном, обалденном Беркли, Калифорния. Опыт оказался одновременно и поучительным, и приниженным. Члены VFP — образцы демократических граждан: информированные, деловые, все вместе реалистичные — они не ожидают, что мир наступит очень скоро — и чрезвычайно решительны в стремлении делать своё дело. Если вспомнить старое выражение, они настаивают, что в конце тоннеля виден свет.
Что произвело на меня особое впечатление, так это способность рядовых членов VFP озвучивать структурные корни американского милитаризма и империализма. Они понимают, что проблема не в Джордже Буше и Бараке Обаме (и, следовательно, не будет решена Хиллари или Дональдом). Дело не в том, что у нас есть партия войны, которая держит партию мира под каблуком. Нет, проблема крупнее и глубже: мошенническая идея свободы определяется в качественных, материальных терминах; неолиберальная политическая экономическая теория предоставляет преимущество росту экономики в сравнении с любыми другими достоинствами, всё заполняет политическая система с коррупцией «больших денег» и, конечно же, гигантский аппарат национальной безопасности, щупальца которого дотягиваются до самых отдалённых уголков американского общества — вплоть до зловонных окрестностей залива Сан-Франциско. В стране нет партии мира, пусть даже кое-кто из американцев всё ещё привержен возможности мира.
Если кому-то из моих сотоварищей по конференции доведётся прочитать эту статью, я надеюсь, она их в чём-то убедит. А если нет, я знаю, что они поставят меня в известность во вполне определённых выражениях.
Эндрю Басевич.
* * *
Самая священная корова
В оборонных кругах «урезание» бюджета Пентагона снова стало темой обсуждений. Американцам не следует путать эти разговоры с реальностью. Любые обязательные сокращения в самом лучшем случае снизят темпы наращивания. По сути факты таковы: военные расходы США сегодня равны расходам всех остальных стран на планете вместе взятых, — беспрецедентная ситуация в современной истории.
Сегодня Пентагон тратит в долларах базового периода больше, чем в любой период во время холодной войны — несмотря на отсутствие чего-то хоть отдалённо напоминающего то, что специалисты по национальной безопасности называют «равным конкурентом». Империя Зла? Она существует только в воспалённом воображении тех, кто дрожит от перспективы того, что Китай добавит к своему флоту старый российский авианосец, или тех, кто всерьёз воспринимает бред радикальных исламистов, обещающих из глубин своих пещер объединить Умму в новый халифат.
Что получают американцы за свои деньги? Печально, но очень немного. Несмотря на беспрецедентные расходы (не говоря уж о напряжении и жертвах вооружённых сил США), возврат вложений, при всем моем великодушии, отнюдь не впечатляет. Основной урок полей сражений после 9/11 таков: Пентагон не обладает практически никакими способностями перевести «военное превосходство» в значимую победу.
Вашингтон знает, как начинать войны и как вести их долго, но совершенно беспомощен, когда дело доходит до того, чтобы их закончить. Ирак, самое недавнее приобретение в списке забытых войн Америки, служит первым примером. Каждая бомба, взорвавшаяся в Багдаде или каком-то другом иракском городе, заливая улицы кровью, свидетельствует о явной абсурдности восприятия «наращивания», как эпического боевого подвига, превозносимого лобби Петреуса.
Проблемы как стратегические, так и оперативные. Старые ожидания времен холодной войны, что проекция силы США усилит американское влияние и положение, больше неприменимы, особенно к исламскому миру. Там американские военные действия наоборот, усиливают нестабильность и провоцируют антиамериканизм. В качестве второго примера взгляните на трясину, которую Вашингтон называет АфПаком, или афгано-пакистанским театром действий.
Добавьте гору доказательств, демонстрирующих, что Корпорация Пентагон безобразно управляет своим предприятием: склеротичная, обрюзгшая, медлительная и склонная тратить ресурсы понапрасну в огромных масштабах — и нигде затрат нет больше, чем в снабжении вооружением и передаче ранее военных функций «подрядчикам». Когда речь идёт о национальной безопасности, результативность (что сделано) по праву должна иметь доминирующее превосходство над эффективностью (за какую цену?). Но с определённого уровня неумение подрывает результативность, а Пентагон упрямо и привычно перешагивает этот уровень. Сравните, ведь всеми хулимая «большая тройка» («Даймлер-Крайслер», «Форд» и «Дженерал моторс» — прим. ред.) Детройта предложила модель превосходно управляемого предприятия.
Неприступная оборона
Всё это происходит на фоне громоздящихся проблем дома: устоявшейся высокой безработицы, триллионов дефицита федерального бюджета, огромного и продолжающего нарастать долга и внутренних потребностей, вроде образования, инфраструктуры и занятости, которые вопиют о внимании.
Но оборонный бюджет — это неверное название, поскольку для Корпорации Пентагон оборона сама по себе фигурирует как запоздалая мысль — остаётся священной коровой. Почему так?
Ответ лежит, во-первых, в понимании, что оборона выстроена вокруг этой коровы, чтобы гарантировать — она останется нетронутой и неприкасаемой. Иллюстрируя то, что военные любят называть «глубоко эшелонированной обороной», этот защитный щит состоит из четырёх отчётливых, но взаимно дополняющих уровней.
Эгоизм организации: Победа во Второй Мировой принесла не мир, а атмосферу постоянного кризиса национальной безопасности. Как никогда ранее в истории США угрозы существованию страны казались вездесущими, это ощущение впервые появилось в конце 1940-х и существует по сей день. В Вашингтоне страх — частично искренний, частично напускной — дал начало мощному ответному чувству.
Одним из результатов стало возникновение государства национальной безопасности, ряда организаций, зависящих от этой атмосферы кризиса (и, следовательно, стремящихся увековечить её), чтобы оправдать своё существование, свой статус, прерогативы и заявки бюджетного финансирования. Кроме того, появилось постоянное военное производство, которое вскоре стало основным источником рабочих мест и корпоративных прибылей. Политики обеих партий быстро определили преимущества равнения на этот «военно-промышленный комплекс», как назвал его президент Эйзенхауэр.
Связанный с ним(и подпитываемый им), этот обширный аппарат, превращавший доллары налогоплательщиков в ассигнования, корпоративные прибыли, взносы на избирательные кампании и голоса стал своего рода интеллектуальной осью — это были финансируемые правительством лаборатории, исследовательские отделения университетов, издательства, экспертные советы и лоббистские фирмы (персонал многих состоял из бывших или будущих высокопоставленных чиновников) — занимавшейся определением (или придумыванием) мнимых проблем и тревог национальной безопасности, всегда предполагавшихся серьёзными и нарастающими, а затем разработкой ответных мер.
Итог: внутри Вашингтона весомые голоса в любых «дебатах» по национальной безопасности все разделяли предрасположенность к поддержке высокого уровня военных расходов по причинам, мало общего имеющим с процветанием страны.
Стратегическая инертность: В документе Госдепартамента 1948 года Джордж Ф. Кеннан предложил следующее наблюдение: Мы обладаем 50% мирового богатства, но у нас всего 6,3% населения мира». Проблема, стоящая перед американскими политическими деятелями, продолжал он, состояла в том, «чтобы разработать образец отношений, которые позволили бы нам сохранить подобное неравенство». Здесь мы имеем описание американских целей, намного более честное, чем вся риторика о продвижении свободы и демократии, стремлении к миру во всем мире или существовании глобального лидерства.
По окончании Второй Мировой США оказались в чрезвычайно привилегированном положении. Недаром американцы вспоминают первые послевоенные времена как Золотой век процветания среднего класса. Со времён Кеннана политические деятеля искали возможность сохранить то глобально привилегированное положение. Усилия по большей части оказались напрасными.
К 1950-му эти политические деятели (заметно, что Кеннан к тому моменту придерживался других взглядов) пришли к выводу, что обладание и развёртывание военных контингентов было ключом к сохранению высокого статуса Америки. Присутствие сил США за рубежом и демонстрация желания вмешиваться, открыто или тайно, практически повсюду на планете продвигало бы стабильность, обеспечивая США доступ к рынкам и ресурсам, и в целом служа усилению влияния страны в глазах друзей и врагов — по крайней мере, такова была идея.
В послевоенной Европе и Японии эта формула дала значительный успех. В других местах — а именно, в Корее, Вьетнаме, Латинской Америке и (особенно после 1980-го) на Ближнем Востоке — она либо привела к неоднозначным результатам, либо катастрофически провалилась. Конечно, события после 9/11 дают мало поводов полагать, что эта парадигма присутствия/власти обеспечит противоядие угрозе, которую представляет жестокий анти-западный джихадизм. Во всяком случае, приверженность ему обостряет проблему, создавая ещё большую склонность к антиамериканизму.
Можно подумать, что явный недостаток подхода присутствие/сила — на что там растрачены триллионы в Ираке? — мог бы стимулировать нынешний Вашингтон поставить некоторые главные вопросы относительно основ стратегии национальной безопасности США. Казалось бы, требуется некий самоанализ. Могли бы, например, усилия по сохранению остатков привилегированного статуса Америки выиграть от иного подхода?
Но слишком мало признаков того, что наши политические лидеры, высшие эшелоны офицерского корпуса или те, кто выстраивает мнение вне правительства, способны всерьёз заняться таким обсуждением. Из-за невежества ли, высокомерия или отсутствия воображения, но упорно держится ранее существовавшая парадигма; и так, как и, по умолчанию, происходит с высоким уровнем военных расходов, так и с устоявшейся стратегией.
Культурный диссонанс: Увеличение популярности «движения чаепития» (консервативно-либертаринское движение в США, близкое по идеологии к Республиканской партии — прим. ред.) должно было избавить любого американца от мыслей, что раскол, нанесённый «культурными войнами», преодолён. Культурный переворот 1960-х в нашей стране, в центре которого был Вьетнам, остаётся незавершенным.
Помимо прочего шестидесятые разрушили американский консенсус, возникший во время Второй Мировой, относительно понятия патриотизма. Во время так называемой «Хорошей войны» подразумевалась, даже требовалась любовь к стране, уважение к государству, наиболее ясно продемонстрированное желание отдельных людей принять право властей призвать на военную службу. Военнослужащие, а огромное их количество были новобранцами, были воплощением американского патриотизма, они рисковали жизнью и телом ради защиты страны.
Солдаты Второй Мировой были обычными американцами. Эти солдаты одновременно представляли и воспроизводили ценности страны, в которой они родились (ощущение подтверждает такой забавный факт, что военные придерживались доминирующих стандартов расовой сегрегации). Это была «наша армия», поскольку армия была «нами».
Во Вьетнаме всё стало намного сложнее. Сторонники войны утверждали, что традиции Второй Мировой всё ещё применимы: патриотизм требует повиновения приказам государства. Противники войны, особенно столкнувшись с перспективой призыва, настаивали на противоположном. Они возродили различие, сформулированное поколением раньше радикальным журналистом Рэндольфом Борном, — различие между страной и государством. Настоящие патриоты, те, кто на самом деле любит свою страну, были против политики государства, которую они считали неверной, противозаконной или аморальной.
Во многих отношениях те солдаты, что сражались на Вьетнамской войне, оказались загнаны в самую середину этого спора. Был ли солдат, погибший во Вьетнаме, мучеником, трагической фигурой или болваном? Кто заслуживает большего восхищения — солдат, который отважно и без жалоб сражался, или тот, кто отслужил и стал противником войны? И был ли тот, кто выступал против войны — кто вообще никогда не служил — настоящим героем?
Окончание войны оставило эти вопросы нерешенными, приводя в замешательство. Решение президента Ричарда Никсона 1971 года покончить с призывом в пользу набора добровольцев, основанное на идее, что стране лучше бы послужили военные, которые больше не «мы», только усложнило всё ещё больше. Так же и с тенденциями в американской политике, где подлинные герои войны (Джордж Буш-старший, Боб Доул, Джон Керри и Джон МакКейн) постоянно проигрывали противникам, чьи военные заслуги не существовали вовсе или были незначительны (Биллу Клинтону, Джорджу Бушу и Бараку Обаме), но кто продемонстрировал замечательную склонность проливать американскую кровь (но не членов собственной семьи) в таких местах, как Сомали, Ирак и Афганистан. Это всё более чем попросту непристойно.
Патриотизм, когда-то простая концепция, стал и сбивающим с толку, и весьма спорным. Какие обязательства, если таковые и есть, накладывает патриотизм? И если ответ — никаких — а этот вариант, по-видимому, предпочитает всё больше американцев — то является ли патриотизм жизнеспособным?
Предполагая, что ответ на этот вопрос утвердителен — чтобы отвлечь внимание от того факта, что патриотизм стал не более чем оправданием для фейерверков и иногда нерабочего дня — люди и политики нашли способ это сделать, превознося тех американцев, кто действительно выбрал для себя службу в армии. Размышление таково: солдаты обеспечивают живое свидетельство того, что Америка остаётся местом, за которое стоит умирать, что патриотизм жив (по крайней мере кое-где) и здоров; следовательно, по общему мнению, солдаты — самое «лучшее» что есть в стране, они привержены «чему-то большему, чем эгоизм» в стране, всё более поглощаемой стремлением к материальному и самовлюблённому определению самореализации.
На самом деле солдаты обеспечивают столь необходимую уверенность, что старомодные ценности всё ещё живы, даже если ограничены малым и непредставительным сегментом американского общества. Вместо того, чтобы быть обычным гражданином, сегодняшний воин возвеличен до статуса кумира, он считается морально выше для страны, за которую воюет, этакий склад добродетелей, которые возникают, хотя и бездоказательно, во всё более отрывочных заявлениях о своеобразии.
Следовательно, политически «поддержка войск» стала категорически обязательной для всего политического спектра. В теории подобная поддержка могла найти выражение в решимости защищать эти войска от оскорблений и перейти в осторожность относительно направления солдат в ненужные или без нужды затратные войны. Однако на практике «поддержка военных» нашла своё выражение в настойчивости при обеспечении Пентагона неограниченными правами на сокровищницу страны, создавая таким образом огромный барьер любому предложению провести более, чем просто символические сокращения военных расходов.
Неверная историческая память: диполь американской политики больше не позволяет занимать принципиальную позицию невмешательства. Обе партии — партии войны. Они отличаются главным образом объяснениями, которые они придумывают в защиту своей политики вмешательства в дела суверенных государств. Республиканцы рекламируют свободу, демократы делают акцент на правах человека. Результаты одинаковы: склонность к действиям, которые поддерживают нескончаемые требования высокого уровня военных расходов.
Когда-то американская политика воспитывала живые традиции политики невмешательства. Среди ведущих сторонников были такие просветители, как Джордж Вашингтон и Джон Куинси Адамс. Та традиция основывалась не на принципе пацифизма, такая позиция никогда не привлекала широкой поддержки в нашей стране, а на прагматичном реализме. Что же случилось с той традицией реалистичности? Проще говоря, её убила Вторая Мировая — или, по меньшей мере, дискредитировала. В напряженных и сеющих распри дебатах, происходивших в 1939-1941 годах, политика невмешательства проиграла, а её доводы были опорочены ярлыком «изоляционизм».
Течение времени трансформировало огромную трагедию в моральную сказку, в которой противники интервенции считаются мерзавцами. Явно или неявно дебаты о том, как США должны реагировать на некоторые очевидные угрозы — Ирак в 2003-м, Иран сегодня — восстанавливают в памяти те дебаты, что наконец-то завершились событиями 7 декабря 1941 года. Выразить скептицизм относительно необходимости и оправданности использования военной силы означает вызвать обвинения в уступничестве или изоляционизме. Немногие политики или отдельные лица, стремящиеся к власти, рискнут на это, ведь следствием будет тот самый ярлык.
В этом смысле американские политики остаются застрявшими в 1930-х — всегда находят нового Гитлера, всегда предпочитают риторику Черчилля — пусть даже обстановка, в которой мы сегодня живём, мало чем напоминает те времена. Был только один Гитлер, и он мёртв. А что до Черчилля, его достижения и наследие существенно более спорно, чем батальоны его защитников желают признавать. И если кто-то и заслуживает особого уважения за уничтожение гитлеровского Рейха и победу во Второй Мировой, так это Иосиф Сталин, диктатор, столь же ужасный и смертоносный, как сам Гитлер.
Пока американцы не воспримут эти факты, пока не придут к более подробному взгляду на Вторую Мировую, которая целиком и полностью несёт ответственность за политические и моральные последствия альянса США с Советским Союзом и кампанию США убийственных бомбёжек Германии и Японии, мифическая версия «Хорошей войны» будет продолжать обеспечивать благовидные оправдания для продолжения увиливать от вечного вопроса: Сколько это — достаточно?
Подобно концентрическим барьерам безопасности вокруг Пентагона, эти четыре фактора — эгоизм организации, стратегическая инертность, культурный диссонанс и неверная историческая память — ограждают военный бюджет от серьёзного исследования. Для сторонников милитаризованного подхода к политике они представляют собой бесценные активы, которые надо защитить любой ценой.
Эндрю Дж. Басевич
