Богатеть и не высовываться? В чём внешнеполитическая идеология Китая
На сайте международного дискуссионного клуба «Валдай» опубликована статья старшего научного сотрудника Института международных исследований МГИМО МИД России Ивана Зуенко, из которой можно сделать вывод, что РФ не следует слишком оптимистично ожидать полноценной поддержки от Китая. Внешнеполитические традиции страны и заявленные приоритеты Си Цзиньпина не демонстрируют конфронтации с Западом, и эта конфронтация Китаю и не нужна.
Времена, когда аналитики говорили о «возвышении Китая» как о прогнозе, давно прошли. Китай уже возвысился. Но нынешний период — это и есть время максимального усиления КНР, полагает российский эксперт, когда прежняя модель бурного роста уже буксует, а новая так и не найдена. Это позволяет говорить о фиксации нынешнего положения как внутри страны, так и в плане способности Пекина проецировать свою силу вовне.
Грубо говоря, Китай вряд ли станет сильнее, но в то же время в обозримом будущем он и не станет слабее — если, впрочем, не произойдут какие-либо тектонические сдвиги в системе международных отношений, о которых Си Цзиньпин предупреждал на недавнем съезде.
Вот основные тезисы публикации Ивана Зуенко.
* * *
Уже ясно, что Китай, как и многие другие страны развивающегося мира, не променял своё «я» на мнимые блага вестернизации и, вопреки чаяниям американской интеллектуальной элиты, по мере обогащения своего среднего класса не превратился в безвольного «сателлита» Вашингтона.
Пекин успел воспользоваться и тем, и тем: сочетая протекционизм и защиту национальных традиций от втягивания в «западную повестку» с выгодами, которые принесла ему интеграция в глобальную экономическую систему.
Собственно, такое положение представлялось Китаю наиболее выгодным. Разрыв с США, по-прежнему воспринимается как неблагоприятное развитие событий. В КНР до сих пор хорошо слышны голоса тех, кто, негативно оценивая противостояние с Западом, призывает вернуться к «старым добрым временам», когда Китай не воспринимался как угроза, и ради будущей «десуверенизации» ему прощали даже явные отступления от логики неолиберальной глобализации, типа подавления протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году...
* * *
КНР совершенно осознанно не приняла гегемонию западного дискурса в международных отношениях и пытается выстраивать свой собственный дискурс. Китайская концепция «Сообщества единой судьбы человечества» по большому счёту описывается одной банальной фразой: «Миру — мир, сотрудничать выгоднее, чем конфликтовать».
К сожалению (для Китая), высокая абстрактность и обтекаемость подобных формулировок ведёт к обратному эффекту — западные наблюдатели, не будучи способными чётко идентифицировать логику китайских действий, склонны домысливать их и демонизировать.
Именно так возникло разделяемое американской элитой мнение, будто Китай стремится к мировому господству и будет сражаться за это господство с Америкой, хотя ни программные документы, ни действия Пекина об этом не свидетельствуют.
* * *
Политическая традиция Китайской Народной Республики (государства, основанного в 1949 году в результате победы коммунистов в гражданской войне) — сложный микс из трёх базовых компонентов: тысячелетнего наследия китайской цивилизации, советских установок, а также собственного опыта китайских коммунистов, полученного ими в годы борьбы за власть. Однако, на современную внешнюю политику Китая влияет ещё больше факторов, причём некоторые из них противоречат друг другу.
Во-первых, это внутреннее представление о Китае как о великой цивилизации, которая должна быть региональным лидером и одним из центров мирового устройства — причём не благодаря силе, а благодаря более высоким цивилизационным достижениям.
Во-вторых, историческая память о традициях этноцентризма, вассально-даннических отношений с соседями и возможности мирного соразвития большого числа стран в китаецентричной экономической и культурной системе, как это было ещё совсем недавно, в Средневековье и на заре Нового времени.
Не менее важен и третий фактор, связанный с настроениями реваншизма, которые восходят к представлению о цивилизационном кризисе XIX–XX веков как о периоде внешнего давления на Китай.
Восстановление цивилизационного могущества, «великое возрождение китайской нации» на этом фоне представляется как единственно справедливый исход. При этом ряд нерешённых проблем с соседями (территориальных, связанных с исторической памятью и так далее) подогревает эти настроения реваншизма, что объективно пугает внешних наблюдателей.
Не нужно забывать, что Китай — партократическое государство, и у власти находится партия, заявляющая о верности идеалам коммунистической идеологии, включая идеи интернационализма. Велика и инерция внутренних представлений о Китае как «развивающемся» государстве, которому было уютно и безопасно в рамках предложенной Дэн Сяопином концепции «Держаться в тени, стараясь ничем не проявлять себя, но при этом заниматься реальными делами».
Наконец, Китай, с одной стороны, «государство китайской нации», для которого краеугольным вопросом является объединение всех китайцев в рамках одной страны (отсюда концепция «одна страна, две системы» и столь болезненное отношение к «тайваньскому вопросу»). При этом де-факто и де-юре КНР — полиэтническое государство, в котором проживают народы, в культурном и языковом плане близкие к другим центрам мировой политики. Речь, прежде всего о мусульманских народах Синьцзяна, существование которых во многом определяет отношения Пекина с исламскими странами.
Всё это делает китайскую внешнеполитическую «идеологию» сложным ситуативным набором установок, отражающим противоречивый характер самого современного китайского государства. С одной стороны, это идеология амбициозной великой державы с ярко выраженным националистическим подтекстом, замешенном на настроениях реваншизма и комплексах перед «европейскими колонизаторами»; с другой стороны, это идеология «лидера третьего мира», заявляющего о своём желании облагодетельствовать если не всю планету, то ближайших постколониальных собратьев. В конечном итоге это политика современного капиталистического государства, исходящего, прежде всего из заботы об извлечении прибыли для национального капитала.
* * *
Есть и магистральное направление внешнеполитической идеологии, связанное с общим движением Китая к реализации второй из «двух столетних целей» — осуществление китайской модернизации к 2049 году на основе «всеобщей зажиточности, гармоничного сосуществования человека и природы, отказа от войн, грабежа и колонизации». Иными словами, «построение социалистического модернизированного государства».
Внешняя политика в этом плане представляет собой важный, но всё же вспомогательный инструмент.
* * *
Противоречивость факторов, влияющих на внешнеполитическую идеологию, приводит к непоследовательности реализации внешней политики. Например, инициатива «Пояса и пути» была изначально воспринята зарубежными партнёрами как возможность за китайский счёт решить свои инфраструктурные проблемы. При этом китайские эксперты с самого начала твердили, что «Пояс и путь» предполагает взаиморазвитие, и ресурсов в одиночку облагодетельствовать весь мир у Китая попросту нет. Размытые рамки инициативы, громкие заявления китайских политиков, которые обычно концентрируются только на позитиве, и образ Китая как сказочно богатого и при этом неразборчивого нувориша привели к тому, что ожидания по-прежнему велики. Впрочем, дождь из китайских денег так и не пролился, а за те проекты, которые всё-таки были реализованы на китайские кредиты и с помощью китайских подрядов, как оказалось, всё равно надо платить.
Другой характерный пример — Тайвань. Официальная позиция на этот счёт вполне миролюбива: «Тайваньский вопрос является собственным делом китайцев, которое должно быть решено самими китайцами. Мирное воссоединение является наилучшим способом для объединения двух берегов Тайваньского пролива, а также наиболее выгодным вариантом для соотечественников с обоих берегов и китайской нации в целом».
Однако заигрывания с националистическими настроениями и отдельные высказывания о том, что «решение тайваньского вопроса не может ждать вечно», приводят к высокому уровню ожиданий на этот счёт — как в самом Китае, так и за его пределами. А нынешнее руководство объективно не готово подкреплять эти ожидания действиями.
Во-первых, приоритетным, действительно, всегда являлся сценарий мирного объединения, и даже вариант сохранения статус-кво представляется более привлекательным, чем военная операция с неясными перспективами и высокой долей вероятности перерастания в мировую войну. Во-вторых, весьма велико сопротивление переходу к политике «великой державы», и хорошо слышны голоса тех, кто считает, что Китаю выгоднее и дальше «не высовываться».
* * *
Внешнеполитическая идеология у Пекина, безусловно, есть, и связана она со свершившимся достижением статуса одного из двух экономических лидеров мира. Внешняя политика должна соответствовать этому статусу и способствовать достижению страной магистральной цели — «построения социалистического модернизированного государства». При этом в силу того, что «возвышение Китая» произошло столь стремительно, наблюдаются определённые «болезни роста»: противоречивость и непоследовательность как идеологии, так и внешнеполитической стратегии в целом.
Для внешнего наблюдателя эти свойства китайской внешней политики накладываются на двойственное восприятие современного Китая (тот самый диапазон от архаики до модерна, упомянутый в начале статьи). В результате это сплошь и рядом затрудняет или и вовсе деформирует оценку действий КНР на мировой арене. Так, нынешняя синофобия западной политической элиты, с одной стороны, базируется на стремлении США сохранить своё положение мирового гегемона, а с другой, подпитывается отдельными громкими заявлениями действиями самого Китая, который всё ещё недостаточно опытен и решителен, чтобы на равных сражаться с Западом, но уже и не та бедная развивающаяся страна, которая могла «держаться в тени и скрывать свои возможности».
