19 мая 2021 года Гагаринский суд Москвы приговорил лидера общественного движения «За новый социализм», профессора и дипломата Николая Платошкина к пяти годам условно и штрафным санкциям на сумму 700 тысяч рублей.
Его признали виновным по ст. 212 УК РФ (склонение к массовым беспорядкам с применением оружия, отравляющих и взрывчатых веществ, поджогов) и ст. 207 УК РФ (распространение заведомо ложных сведений о политике правительства России в период коронавируса) — за критику ограничительных мер в борьбе с так называемой пандемией. Приговор был оглашён на 349-й день его незаконного ареста: всё это время Николай Платошкин находился под строгим домашним арестом, без права прогулок и общения. Мы пообщались с бывшим арестантом на тему бездоказательных и абсурдных обвинений, а также поинтересовались его планами на ближайшее будущее.
— Николай Николаевич, Ваше уголовное дело — полнейший абсурд, но, тем не менее, оно есть, и вы считаетесь судимым. Планируете ли оспаривать приговор Гагаринского суда Москвы?
— Да, конечно, подана апелляционная жалоба, надеемся, что Мосгорсуд вынесет оправдательный приговор. Мы будем этого требовать, потому что я никаких преступлений не совершал и виновным себя не ощущаю.
— 6 лет колонии, конечно, хуже, чем 5 лет условного срока, но, всё равно, этот приговор, что называется, «ни вашим и ни нашим». Осознаёте ли, что Вас буквально заткнули, и любое неугодное телодвижение зачтётся нарушением условного срока?
— Ну не знаю, я ещё никогда не выступал в ипостаси условно осуждённого! Ещё раз подчеркну, что буду бороться за восстановление своего доброго имени всеми законными средствами. Потребуется — пойду и в ЕСПЧ, хотя не хотелось бы... Хочу, чтобы российские суды проявили не просто приверженность законам — это само собой, но и какое-то минимальное благоразумие, отменив то, что считается приговором, где нет ни одного доказательства вины, состава преступления, события — вообще ничего!
— В интервью «Московскому комсомольцу» Вы сказали, что либералы вешают на Вас ярлыки. Тем временем сторонники провластных партий считают вас либералом и оппозиционером чуть ли не сродни Навальному. Что скажете по этому поводу?
— Я не слышал, честно говоря, чтобы Навальный выступал за социализм, это для меня какая-то новость. Мы же выступаем за построение в России нового социалистического общества мирными законными средствами через победу на парламентских выборах. И что в этом противозаконного? Я такого не вижу. А то, что либералы и провластные СМИ дудят в одну дуду, говорит только об одном: они занимают общую антисоветскую позицию.
— Как я понимаю, по причине судимости преподавательская деятельность Вам запрещена. Чем планируете заниматься?
— Вот на этот счёт я ещё, честно говоря, не думал, потому что ещё не забрал из университета свою трудовую книжку. Я там просто пока что не был. Но формально ведь у меня приговор ещё не вступил в законную силу, потому что мы его обжалуем. Формально, с юридической точки зрения, у меня судимости пока ещё нет. Ну, а если Мосгорсуд оставит приговор без изменений и судимость будет, тогда — да, мне придётся искать другую работу, так как с судимостью работа преподавателем в России запрещена.
— Вы отсидели год жёсткого домашнего ареста с пятью тысячами книг в квартире. Сами что-то писали в это время?
— Да, я написал «Записки государственного преступника» — вот такое ироническое название. Но, к сожалению, писал от руки, потому что у меня изъяли компьютерную технику, точнее, у меня и был-то только один компьютер, на котором я до этого писал все книги. Как только у меня появится оргтехника, я переведу всё это в печатный вид, и, может быть, кто-то издаст.
— Согласно решению Гагаринского суда, изъятую у Вас оргтехнику, телефоны и деньги Вам возвращать не будут...
— Да, они не возвращаются, хотя, собственно говоря, их не мне надо возвращать. У меня дома изъят только один компьютер, а остальная вся оргтехника и деньги изъяты вообще по другому адресу — по месту жительства моей любимой женщины Анжелики Глазковой. Это всё надо возвращать ей, тем более, что она к моему «делу» не имеет никакого отношения.
— Вам не дали разрешения заключить официальный брак с Анжеликой Глазковой, запрещали прогулки и даже услуги парикмахера. Но ведь подобное разрешают даже отпетым уголовникам в местах лишения свободы! Не возникало ощущение, что всё это — некая месть?
— Не знаю, как это всё объяснить, кроме как какими-то мелкими пакостями... Я просто сам не понимаю! Я подал ходатайство о браке через несколько дней после ареста. Казалось бы, какая им разница, собственно говоря? Но мне в этом отказали. Позже мы попросили допустить ко мне в квартиру парикмахера, указали все его данные, и нам сказали приложить его диплом. Пишем ещё одно ходатайство, прикладываем диплом... Хотя, извините, это, наверное, моё дело, кто меня стрижёт, не так ли? Может, у человека нет диплома, но при этом он первоклассный специалист, и мне нравится, как он делает свою работу! Говорят, мол, вы подали диплом дамского мастера, не допускаем! Не могу понять: какое дело Следственному комитету до того, кто меня стрижёт? Ну, мне же ходить с этой стрижкой!
— Действительно, абсурд. Получается, официально вам расписаться не дали, но при этом Анжелика Глазкова попала под обыски и изъятия?
— Они посчитали, что Платошкин проживал в квартире Глазковой. С чего они это взяли? Ведь если бы я там реально проживал, то суд назначил бы мне домашний арест по адресу Глазковой, потому что он назначается по месту фактического проживания человека! Отсюда, собственно, и понятие «домашний арест». Но мне же его назначили в моей квартире в другом конце Москвы! При этом вынесли у Анжелики оргтехнику и деньги... Какое она к этому всему имеет отношение? Я просто не понимаю! Она, естественно, этого тоже не понимает, поэтому много раз обращалась в суд с тем, чтобы ей вернули изъятое. Заместитель генпрокурора РФ Виктор Гринь направлял в Следственный комитет письмо, чтобы там устранили грубейшие нарушения законности в отношении Глазковой и вернули ей изъятое, потому что нет никаких доказательств, что владелец изъятого — я. Понимаете, до чего доходит? Вот придут они к любому человеку, где я, условно говоря, пью чай, и скажут, что все чайные кружки принадлежат Платошкину, потому что вон он — сидит и пьёт из них чай...
— Получается, если бы Вы арендовали квартиру, то они привлекли бы к Вашему делу арендодателя?
— Получается, что вещи в съёмной квартире посчитали бы моими. Ну, просто бред, что тут ещё сказать?
— Признайтесь, на оглашение приговора брали с собой сумку с необходимыми для пребывания в СИЗО вещами?
— Да, брал. Потому что накануне, 18 мая, прокурор запросил мне 6 лет реального срока. Исходя из того, что он просил, я и приехал на оглашение приговора с вещами.
— А когда вместо реального срока Вам огласили условный, какая была реакция?
— Обрадовался, конечно же, что условный срок, хотя, опять-таки, я никаких преступлений не совершал! Но условный, естественно, лучше, чем реальный тюремный. В любом случае, я думаю, что 99% населения страны вообще не понимает, за что я был привлечён к ответственности...
— Согласна, это абсолютно непонятно. При таком подходе можно сажать вагонами...
— Мы всегда старались особо ничего не скрывать от общественности, естественно, если это было возможно по законодательству (была подписка о неразглашении во время следствия). Потому что скрывать-то нечего! Всё обвинение базируется на моих видеороликах, которые до сих пор доступны в сети интернет, и по сей день их может посмотреть любой желающий...
— Логично: если уж преступление вменяется по этим видеороликам, то их должны были, по крайней мере, удалить...
— Конечно, если там, с их точки зрения, всякие призывы и прочее. Но они как висели в интернете, так и висят. И я, кстати, ни разу не слышал, чтобы кто-то пытался их удалить. По крайней мере, в материалах дела этого нет.
— Насколько я понимаю, имея доступ к Вашему компьютеру, они могли бы спокойно «подчистить» Ваш «преступный» контент сами...
— Я, конечно, в этом не специалист, но у нас есть такое ведомство — Роскомнадзор, и если кто-то считает, что какой-то контент в СМИ нарушает законодательство, надо туда обращаться и они удаляют. Но туда никто не обращался на предмет моего видео, и, соответственно, они у меня ничего не удаляли.
— Всё это время Вас навещал старенький отец. А с матерью Вы виделись?
— Она на судебные заседания не приходила: моя мама в 2016 году перенесла инфаркт, в общем, мы её берегли. Она изредка приезжала ко мне в квартиру. Мои родители живут не совсем близко — в Московской области. Отец — инвалид 3-й группы с межпозвонковой грыжей, передвигающийся с палочкой, весь срок моего домашнего ареста привозил мне продукты питания. А когда в ноябре прошлого года тех, кому больше 65-ти лет (а отцу в январе исполнилось 86 лет) перестали пускать в общественный транспорт с социальной картой, он был вынужден добираться ко мне на трёх видах транспорта: двух автобусах и электричке. Потому что за деньги пускали, а по соцкарте — нет. Он и в морозы стоял на остановках... А кто ещё еду привезёт? Я же не мог выходить!
— Почти год у Вас не было доступа к интернету. Откуда черпали информацию о происходящем?
— Телевизор и книги. Но книги, сами понимаете, не актуальны в плане новой информации, у меня дома в основном исторические книги...
— А насколько можно было пользоваться домашним телефоном?
— Только для вызова скорой помощи и аварийных служб. Любое общение мне было запрещено, за исключением родителей. Знаете, среди моего окружения не встретился никто, кто бы не то что поверил в это обвинение, а даже засомневался бы во мне. Потому что представить себе доктора наук и дипломата в роли террориста со взрывчатыми отравляющими веществами — это бред. Может, кто-то подумал, мол, наверное, у Платошкина были какие-то секретные чаты... Но, я уверяю, что их никогда не было, и потом: в уголовном деле, кроме видеороликов, больше ничего нет...
Продолжение следует.