Армия душевнобольных. «Украинский синдром»
На прошлой неделе одна из неистовых правдорубов Европейского парламента, представительница Ирландии Клер Дэйли заявила, что, разжигая конфликт на Украине, Брюссель демонстрирует постыдное отсутствие сочувствия к людям, которые сталкиваются с его трагическими реалиями.
«Из-за позиции Запада на полях сражений выжигается целое поколение мужчин», — подчеркнула ирландский депутат.
В это же время в The New York Times Magazine вышла статья, оказавшаяся удивительным образом созвучной мыслям Дэйли — репортаж из Киевской психиатрической больницы, где проходят реабилитацию украинские военные.
«В мирное время в „Павловке‟ лечили людей с тяжёлыми психическими заболеваниями, в основном шизофренией, но война заставила изменить специализацию. Больницы на Украине не могут справиться с количеством психических травм, командиры же при этом нуждаются в возвращении своих военных. В июне прошлого года в „Павловке‟ открыли переходное отделение на 40 коек, которое за полгода выросло до 100», — говорится в материале, в котором американское издание приводит истории нескольких бойцов ВСУ, волею судеб ставших обитателями известной киевской «психушки».
Так, после увиденного на войне один из военных, поступивших чуть более месяца тому назад, всё ещё не может говорить.
«Их было четверо. Они дислоцировались недалеко от линии фронта, на востоке Украины, — рассказывает его лечащий врач, — и в ту ночь сбили российский беспилотник, обломки которого упали им на головы. Куски рваного металла понеслись вниз и врезались в находившихся там людей».
Бывший уже, видимо, ВСУшник оказался единственным, кто тогда выжил. Он всю ночь провёл на позиции рядом с погибшими сослуживцами, пока утром его не нашли и не эвакуировали свои. С тех пор он ничего не говорит.
«Замкнулся в себе и ничего не хочет», — уточняет врач.
Ещё одному местному пациенту, младшему лейтенанту по имени Руслан, каждую ночь снова и снова снится один и тот же сон: он ныряет в окоп, но окоп оказывается могилой.
«Я хотел бы лечь в нору где-нибудь и спрятаться», — говорит боец.
Руслану 45, он бывший строитель, был среди тех, кто зашёл в Херсон после того, как наши войска его оставили. Чуть позже там же был ранен и контужен. Вспоминает, что во время боёв часто приходилось не спать и не есть по 5 дней.
Многие из тех, кто проходит сейчас лечение в «Павловке», ещё год назад были, как и Руслан, специалистами сугубо мирных профессий — строителями, механизаторами, рабочими — и даже представить себе не могли, что их ждёт война, и что ждёт их на этой войне.
Кто-то из них, кому повезло вернуться домой из зоны боевых действий живым, пусть и с поломанной психикой, жалуется на хроническую бессонницу, у кого-то развилась агорафобия — боязнь толпы.
«Это как когда ты идёшь на рыбалку, и запутываешься в леску», — поведал боец о своих кошмарах.
А лечиться им по большому счёту негде (вечно в «Павловке» и подобных заведениях их держать не будут, на такое количество мест украинские психиатрические клиники просто не рассчитаны), да и особенно нечем. Как рассказывают сами жители Украины, антидепрессанты в аптеках в большом дефиците, во многом из-за того, что военные, возвращающиеся на «гражданку» после «ноля» (так на этой войне принято называть передний край), массово их скупают.
Однажды я уже обращался к сегодняшней теме и по-прежнему считаю её суперактуальной. Вьетнамский синдром, афганский синдром, чеченский, теперь вот, судя по всему, возникает украинский. И как бы мне ни хотелось сказать, что это, мол, не наша проблема, я вынужден признать, что это не так — наша. Но для того, чтобы понять это, необходимо посмотреть чуть дальше сегодняшнего дня.
Решив все или большинство своих задач, США однажды уйдут с Украины, и она, точнее, то, что от неё останется, всё равно достанется нам вместе с ворохом нерешённых проблем и целым поколением израненных войной душевнобольных людей.
Что мы будем с ними делать и как лечить — большой вопрос. Ведь речь идёт не о нескольких тысячах, а о сотнях тысяч, возможно, даже миллионах человек. А это очень много даже в масштабе такой страны, как наша.
Всех в психушку не отправишь, тем более, что Украине и так грозит демографическая яма гигантских масштабов и прятать значительную часть мужского населения в больницах для душевнобольных, вырывая их из общества — это расточительство по отношению к людским ресурсам, которое мы не можем себе позволить.
В своё время известнейший российский врач, психолог и психоаналитик, ректор расположенного в Санкт-Петербурге Восточно-Европейского института психоанализа и почётный профессор Венского Университета им. Зигмунда Фрейда Михаил Михайлович Решетников, добровольцем попавший служить в Афганистан, где провёл значительные исследования посттравматического стрессового расстройства, формами которого и являются вьетнамский, афганский и подобные им синдромы, так рассказывал о введённом им понятии «синдром атомной станции»:
«Подготовить хорошего солдата-„боевика‟ очень дорого. Научить человека перешагнуть через барьер убийства себе подобных очень сложно... И когда этот солдат сформировался — это, скажем так, настоящий военный шедевр. А вот адаптировать его к мирной жизни — это то же самое, что утилизировать атомную станцию. Построить её дорого, а утилизировать АЭС — ещё дороже!».
По словам учёного, реабилитация бывших «боевиков» — это удел богатых стран. Но даже в такой стране как США на сегодняшний день около 100 тысяч «боевиков» являются бездомными, бродягами, а до 30% американских тюрем заполнены бывшими участниками боевых действий.
И, несмотря на то, что одним из способов преодоления вышеупомянутых видов посттравматического стрессового расстройства может быть победа — даже много повидавшие и много пережившие на войне люди легче переносят психологические травмы, если знают, что всё в итоге было не зря — не стоит думать, что нашим бойцам приходится сейчас намного легче, чем украинцам.
Помимо чисто военно-психиатрической специфики, наша спецоперация будет иметь и общественно-политические последствия. В России итогом этой войны может стать не столько большое количество душевнобольных (по словам Решетникова, тех, кому в итоге требуется помощь профессионального психиатра, обычно не более 10%), сколько гораздо большее количество людей с боевым опытом и обострённым чувством справедливости, которые, вернувшись в наши мало изменившиеся реалии, будут реагировать на всё это весьма негативно и методы выражения своего недовольства выбирать соответствующие — те, к которым привыкли на войне. А это, на самом деле, гораздо большая проблема, которую психиатрией — что карательной, что обычной — не решить...
Так что, по факту, имеем ещё одну головную боль, так умело (и этого у них не отнять) обеспеченную нам Западом. Всё-таки, что ни говори, а пакости они делают профессионально. И для того, чтобы потом всё это не стало неожиданностью для нашего общества, заниматься этой проблемой надо уже сейчас, причём, по всем фронтам. И начать необходимо с победы.
