Мам, я в плену, но ты не плачь.
Заштопали, теперь как новый.
Меня лечил донецкий врач - уставший, строгий и суровый.
Лечил меня.
Ты слышишь, мам: я бил по городу из «Градов»,
И пол-больницы просто в хлам, но он меня лечил: «Так надо».
Мам, я – чудовище, прости.
В потоках лжи мы заблудились.
Всю жизнь мне этот крест нести.
Теперь мои глаза открылись.
Нас провезли по тем местам, куда снаряды угодили.
А мы не верили глазам: что мы с Донбассом натворили!
В больницах раненых полно.
Здесь каждый Киев проклинает.
Отец, белей чем полотно, ребёнка мёртвого качает.
Мать, я – чудовище, палач.
И нет здесь, мама, террористов.
Здесь только стон людской и плач, а мы для них страшней фашистов.
Нас, мам, послали на убой, не жалко было нас комбату.
Мне ополченец крикнул: «Стой! Ложись, сопляк!», — и дальше матом.
Он не хотел в меня стрелять. Он — Человек, а я — убийца.
Из боя вынес! Слышишь, мать, меня, Донбасса кровопийцу!
Мам, я в плену, но ты не плачь.
Заштопали, теперь как новый.
Меня лечил донецкий врач - уставший, строгий и суровый.
Он выполнял врачебный долг, а я же, от стыда сгорая,
Впервые сам подумать смог: кому нужна война такая?